Встретив родителей, а потом и самого Эндрю, я сразу понял, что что-то не в норме. Раньше я никогда не видел его таким угнетенным и злым. Сам он никак не мог объяснить такое состояние. Он не рассказал ни о каком насилии, совершенном по отношению к нему, другие дети его не травили, в семейном анамнезе случаев серьезных психических заболеваний тоже не отмечалось. У него не было никакой свежей травмы головы.
В отличие от других клинических случаев, я знал наверняка, что у него прекрасная семья. Родители Эндрю — любящие, внимательные и приятные люди. Так в чем же было дело?
Подавляющее большинство моих коллег-психиатров назначили бы Эндрю какой-нибудь медицинский препарат в сочетании с регулярными консультациями у психотерапевта. Однако к тому времени я уже провел более тысячи исследований SPECT и потому решил назначить такое же исследование Эндрю. Я хотел увидеть снимок его мозга, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Однако в памяти моей еще были свежи воспоминания о неприятии результатов моего исследования моими же коллегами, и я засомневался: быть может, проблема Эндрю на самом деле имеет сугубо психологическую природу. Может быть, в семье все же были проблемы, о которых я просто ничего не знаю. Может быть, Эндрю вел себя подобным образом, чтобы отличаться от своего старшего брата, во всех отношениях безупречного, который прекрасно учился в школе и успешно занимался спортом. А может быть, мысли и изменившееся поведение Эндрю возникли из-за чувства незащищенности, как у второго сына в ливанской семье (я и сам испытывал подобные ощущения). Может быть, Эндрю хотел чувствовать себя могучим, а это поведение имеет отношение к контролю над собственными желаниями. Потом в моих рассуждениях победу все же одержала логика. В девять лет дети обычно не задумываются о самоубийстве или убийстве. Необходимо сканировать его мозг. Если результаты сканирования окажутся нормальными, тогда займемся поиском вероятных эмоциональных причин его поведения.
Вместе с Эндрю я отправился в отделение сканирования и, пока проводилось исследование, держал его за руку. Эндрю усадили в кресло, в вену ввели иглу, а через нее — малую дозу радиоизотопов. В это время Эндрю играл на ноутбуке в игру на концентрацию внимания. Через несколько минут иглу вынули, и он пошел в соседний кабинет, где делались снимки. Там его уложили на спину на специальный стол. В течение пятнадцати минут камера, медленно двигавшаяся по окружности вокруг головы Эндрю, производила съемку его мозга. Когда изображение было выведено на экран монитора, я подумал, что в ходе исследования была допущена какая-то ошибка. У Эндрю отсутствовала левая височная доля. Просмотрев все снимки, я убедился, что качество сканирования — хорошее. У него на самом деле не было левой височной доли. Что у него было? Киста? Опухоль? Инсульт? Рассматривая эти снимки на мониторе, я испытывал за него сильный страх. В то же время я чувствовал облегчение от того, что мы установили причину его агрессивности. В своих исследованиях и я, и мои коллеги установили связь между нарушениями в левой височной доле и агрессивностью. На следующий день на магнитно-резонансной томографии мы обнаружили у Эндрю на том месте, где обычно находится левая височная доля, кисту (мешок, заполненный жидкостью), размером с мячик для гольфа. Я знал, что эту кисту надо убрать. Однако поиск специалиста, который серьезно отнесся бы к нашим выводам, оказался трудным.