Изменник

На помощь к ним Андрей отправил Еременко, не знал что с ним делать и стеснялся его после вчерашней истории со шпигоном: «Ты, Еременко, иди в землянку смертников, явись там Максиму, он там командует, а тут тебе делать нечего, только мешаешь, да и Фадей расстраивается!» Еременко, который плохо спал эту ночь в душной вонючей землянке, где по соломе бегали большие лысые крысы, недовольно ворчал: «Товарищ Андрей, мешать я вам не буду, я пришел к вам воевать, а не за больными ухаживать. А Фадей напрасно сердится, где он?» — «На дворе прохлаждается, не хочет тебя видеть… не принимает тебя его душа». Еременко поднялся по скользким глинистым ступенькам на поверхность земли, заметил Фадея, который мрачно сидел на самодельной скамейке из березовых поленьев: «Здравствуй, Фадей, ты как будто на меня сердишься, неужели из за ботинок? Так это совершенно напрасно. Я вчера сказал товарищу Соболеву и теперь повторяю тебе, бери мои ботинки и давай мне твои лапти, я давно уже мечтал в них погулять, они легкие. Давай раззуваться!»

Фадей встал, его лицо с калмыцкими глазами, налитыми кровью, заросшее колючей седеющей бородой, было свирепо: «Ты вот что, гад, ты бы от меня подальше ушел. Думаешь меня своими паршивыми штиблетами купить? Уходи от меня, пока я твою морду проклятую не раскровянил, белогвардеец поганый… Слышь? ссыпайся пока не поздно, не вводи меня в грех!» Еременко посмотрел на Фадея, пытался улыбнуться, но увидел, что Фадей в самом деле был готов привести свою угрозу в исполнение и уже поднимал свой огромный волосатый кулак, он повернулся и спустился снова в землянку, где за столом продолжал сидеть и курить Андрей: «Хорошо я пойду к больным. Фадей в самом деле на меня сердит… я не понимаю, почему он меня белогвардейцем ругает? Ведь это давно прошло, теперь я такой же партизан как и вы все, боремся за общее дело против общего врага!»

Андрей засмеялся: «Ну нет, браток! Какой же из тебя партизан? Ты думал, это так просто! Пришел к нам набрехал кучу и, пожалуйста, товарищи, новый партизан объявился! Нет, шалишь, дядя! Ты еще нам себя покажи, заслужи, в бою покажи, заслужи эту великую честь. Тогда мы посмотрим, и я и Фадей. А теперича иди! некогда мне с тобой возжаться. Не исполняешь приказа своего непосредственного командира. Иди и чтобы твоего духу здесь не было. Да пальто свое ватное забирай, нету у тебя здесь холуев, тут тебе не твои немцы! Поворачивайся!»

* * *

Землянку смертников было легко найти. Стояла она на отлете у самого топкого берега болота. Около него возились три человека в лохмотьях, вешали на растущие почти в ржавой воде деревья, какие то грязные тряпки и потихоньку ругались. Один из них похожий на медведя своей увалистой походкой и заросшим бородой до глаз лицом внимательно посмотрел на остановившегося у землянки Еременко, улыбнулся по дружески до корней своих черных зубов: «А, переводчик, ты куда собрался, товарищ?» Еременко нерешительно посмотрел на темный зев землянки откуда доносились негромкие стоны: «Кто тут Максим? Я должен к нему явиться. Назначен товарищем Андреем на помощь». — «Максим, братишка, я самый и есть. И очень даже тебе рад. Нам одного не хватало… хотим наших больных на дождичек перетаскать, чтобы перед смертью их обмыло. Дождичек идет, сам видишь, хороший, маленький, радоваться будут, черти. Идем, даешь, братцы, пошли тягать!»

Спустились в полутемную землянку, где на полу, на гнилой почерневшей соломе, лежали желтые полуголые люди и стонали: «Братцы, попить бы! Что же вас никак не дождешься, ведь сдыхаем окончательно!» У Еременко кружилась голова, хотелось неудержимо рвать от страшного запаха гниющих тел и кала, он судорожно закашлялся. Максим добродушно смеялся: «Что? душу выворачивает? А ты терпи, братишка, принюхаешься — привыкнешь! Это они сволочи неумытые под себя хо-дют! Как их не учу — не подчиняются! Не бить же их сердечных? У меня вот вчерась, Васька так, шуткуя, не по злобе, одного ударил по ж…, а тот сердяга икнул так жалостно и кончился! Скажи пожалуйста, как из них легко душу выбить. Ну… чего стали? даешь! где носилки? Нас теперича четверо, в два счета поперетаскаем! Тебя как звать то? Владимиром, говоришь! Ну, Володька, нечего там кашлять, потрудись и пошевелися. Берись с Васькой за голову, а он за ноги… тяни его, нечего там с ним обхаживаться! Скоренько… раз и два!»

* * *

Как во сне Еременко укладывал умирающих на носилки, таскал их наружу и там, стараясь не делать больно костям, обтянутых желтой дряблой кожей, опускал их на кучи свежей соломы, носить и поднимать было нетрудно: это были скелеты, живыми оставались только скорбные лихорадочные глаза. Он старался на них не смотреть и задерживал дыхание, чтобы не дышать тошнотворным запахом гниющих людей и их испражнений. Потом вытаскивал наружу гниющую испачканную солому и застилал пол землянки чистой, свежей. Работал изо всех сил, без передышки и со скорбным удивлением прислушивался к жалобам и стонам больных и к шуткам и ругани санитаров.