Изменник

И все-таки… несмотря на все… так был ей дорог! И как она была счастлива, когда он вдруг взял ее тогда за плечи, повернул к себе лицом и посмотрел с лаской в ее глаза! Должна была признаться себе в этом счастье, когда вечером в своей комнате снова сравнивала две фотографии, ее Вани и Галанина и, вдруг с силой прижала к своему замирающему сердцу человека в немецкой форме! Была счастлива в первый раз в своей жизни и испугалась этого преступного счастья! И потом так страдала от его внезапной холодности и враждебности! Старалась понять эту внезапную перемену, ведь знала что он ее любил в тот момент, когда приблизил свои губы к ее дрожащим губам и в последний момент пожалел, не поцеловал… ждала его долго вечером и, не дождавшись, ушла домой, оставив ему записку, по которой он должен был понять как он был ей дорог!

И вот в ответ: чужие глаза, враждебный голос и жесткая складка губ! За что? Приехала Шурка, его приемная дочь! помогла ей очнуться от этого злого наваждения!

Вера не верила тому, что говорил Галанин, в его сказку о приемной дочери, видела и слышала как радовалась и плакала эта смуглая девушка, не такие бывают дочери! видела как Галанин ей ласково улыбался, когда давил пальцем эти огурцы, уже потемневшие и вялые. И поэтому, ни известие об исчезновении Еременко, ни боязнь того, что Галанин подозревает ее в помощи партизанам, ни его долгие совещания с Шубером и Шаландиным, ни угрожающие взгляды, которые бросал на нее Шульце, ее совершенно не интересовали больше! Ее раздражала и мучила эта веселая девушка в зеленом платье, напоминающая ей как то непонятно мертвую Нину! она завидовала, что Галанин говорит ей запросто Шурка и ты! и что эта Шурка будет в будущем застилать постель Галанину и готовить ему обед и мыть полы!

Это было странное злое горе, к счастью непродолжительное! Шурка ее сразу завоевала своей непосредственностью, бесстыдной откровенностью и радостью! Сидя в столовой у Галанина, она с аппетитом ела суп и мясо, которыми ее угощала Вера, неумолчно болтала: «Я так рада, Верочка, так рада! опять у него под крылышком… буду за ним смотреть, щи ему варить! вы уж меня, дуру научите! я ведь готовить не умею, боюсь не угодить, а он ведь ужас какой привередливый! Только огурцы любит! а суп… все тарелки бросает и норовит в голову попасть! не соленый холодный… горячий… Ох хороший он человек и люблю его до смерти! Только не так как вы думаете! Он говорил вам чистую правду… пальцем меня не тронул досе! только раз грудь пощупал, что бы проверить, и то только потому что я ему сама показывала и просила убедиться, какие они у меня твердые! Но только раз! и как я его не уговаривала, не согласился со мной, как нужно, переспать! Он человек взаправду сурьезный и я на него поневоле, как на отца родного смотрю! Хотя… какой же он отец! Разве ж отцы такие бывают? Знаю я, что он человек молодой и горячий, но только на себя узду нацепил и радуется! Жалеет меня, а почему жалеет, сама не знаю! Ведь знает он, поманит пальцем, не откажу из благодарности, с большим удовольствием… Ну, а теперь вижу и все понимаю! Разве ж я с вами сравняться могу? У меня и подержаться не за что, а у вас! Теперь понимаю, почему он не писал… понимаю, но и не сержусь и вас за это очень даже люблю, что вы его приучили, может будет теперь не такой злой! А какой он? правда горячий!?»

Бросила есть, повисла у Веры на шее, целовала горячую пунцовую щеку: «Ничего не стыдитесь… понимаю… ведь этого не расскажешь, так, вдруг!» Вера возмущалась и опровергала, доказывала, что Шурка ошибалась, та с недоверием качала головой: «Ничего, молчите, не было, так будет!» Испугала Веру, говорила совсем как Нина, тогда… летом… перед гулянкой, внимательно всмотрелась в Шурку, действительно она была похожа на Нину, или может быть это зеленое платье которое ей так запомнилось на Нине, хотя нет, ничего похожего не было, Шурка была совсем девчонка глупая, но симпатичная. Успокоилась, повеселела и улыбалась уже совсем по дружески, слушая ее болтовню, звонко смеялась: «Степа… полицейский ваш! ну до чего же он красивый и обходительный парень!.. Вежливый и глаза голубенькие ласковые и поет так задушевно: «Любимый город, ты можешь спать спокойно!» Голос прямо в душу залазит и дышит так приятно! Ой что-то сердце у меня тянет… не к добру. А ну, давайте на радостях по рюмочке выпьем, у него, черта, безусловно все есть, и водка и наливка, налейте наливочки и выпьем за здоровьице нашего эмигранта несчастного!» Выпили… помолчали…