Изменник

Розену написал письмо с просьбой о содействии: «Жених Веры, переводчицы, той самой, в которую ты был влюблен, сидит у тебя в городе в лагере, помоги его немедленно освободить, сделай это для меня. Между прочим, я до сих пор не воспользовался отпуском, хочу ехать вместе с Шубером в Берлин, к нему в гости, хочу рассеяться пока не поздно…» Запечатав письмо, протянул его тете Мане: «Вот письмо Розену, пусть дядя Прохор сначала идет к нему, он все сам сделает и я уверен, что Ваня будет через пару дней дома у своей невесты! Может быть вам нужно еще что-нибудь? говорите, не стесняйтесь! Вы ведь знаете, что вам я не могу ни в чем отказать!»

Тетя Маня помялась, потом начала говорить: «Тут вот относительно Веры. Хочу вас просить, что бы вы ее уволили. Неудобно ей у вас служить. Знаете, какой у нас город! Сплетники ужасные! Вот вы были с ней вместе на могилке Нины. Сама ее туда пустила и радовалась, а что получилось? Рассказывают, что вы спали вместе с ней в одном доме, заметили, что платьице у нее помятое, так грязно намекали! Приедет Ваня, не дай Бог узнает! Знаю, что злые люди про это наговорили, а все-таки лучше ей от вас подальше быть! Вот если бы ей, пока школу не открыли, в горуправлении работать».

Галанин сразу согласился: «Совершенно верно, я и сам об этом уже думал Да, злые языки! все самое чистое выпачкают. Решено, я сегодня же поговорю с Котовым, все в порядке. Вера может не беспокоиться и не приходить больше. У меня уже есть переводчик на примете. Может быть еще, что-нибудь?» Но тетя Маня больше ни о чем не хотела просить, рада была страшно, что так все легко и просто устроилось, ушла веселая. Не сказала только, что Вера ничего не знала о ее хлопотах об увольнении из комендатуры, но чутьем знала, что так будет лучше и безопаснее для Веры и для ее счастья!

* * *

После ухода тети Мани Галанин долго сидел не двигаясь и думал о чем-то очень невеселом. Очнулся увидев перед собой Кирша, долго не мог понять, о чем тот ему говорил, его мысли были далеко и он с трудом вернулся к действительности, сообразив в чем дело, грубо кричал: «Вы мне надоели с вашими дурацкими вопросами! Проявляйте инициативу! нет переводчика — идите к Шаландину, попросите от моего имени, что бы он дал вам своего Каумана, этого приволжского немца. Котлярова больше не вернется! Я ее уволил! Ей нечего больше делать у меня! Мне не нужно девушек да и вам тоже! Мы должны с вами работать, а не заниматься чепухой и говорить комплименты и играть на скрипке! Ясно? Оставьте меня в покое и идите ко всем чертям! Я уезжаю в район! делайте сами, что хотите!»

После того, как обиженный Кирш ушел, принялся кричать на Аверьяна, который прибежал сообщить, что все готово и что можно ехать, как только придет Вера Кузьминична: «Почему вы думаете, что она придет?»

— «Я думал…» — «Вы думали? Вам нечего думать! Я думаю и приказываю! а вы потрудитесь мои приказания исполнять!» — «Я говорю, господин комендант, что корзинку с наливкой я поставил в задок, две бутылочки наливки и одна с водкой». — «Наливка! кто вам сказал, чтобы вы брали наливку?» — «Я думал?» — «Вы опять начинаете думать? К чертям наливку! Пусть ее Антонина с вашей женой пьет! Водки вместо нее! Ясно? да поворачивайтесь живее, черт бы вас побрал! Что вы у меня, кучер или баба? Немедленно подавайте бричку! мы едем! бегом! марш!»

С мрачным видом сел в бричку, подождал пока Аверьян хромая бегал на кухню и, меняя там бутылки, с нетерпеньем смотрел, как он сел на козлы и разобрал вожжи. Застоявшиеся лошади дернули и весело пошли под гору к мосту, снова кричал: «Вы куда едете? на Парики? Кто вам сказал? я вам приказываю ехать сначала на винный завод к Столетову! Мы едем вместе с ним, назад, чертова кукла!» Аверьян повиновался, гнал вскачь лошадей по пыльным улицам к винному заводу. Галанин закрыл глаза и, улыбаясь одной стороной рта шептал: «Ты! старый осел!»

* * *

Неделю катались по району, осматривали колхозы и совхозы, наблюдали за окончанием весеннего сева. В последний раз работали по колхозному, летом должны были уже делить землицу, каждый получал на себя и на всех своих едоков, включая еще отсутствующих бойцов красной армии, приказы были точные и справедливые, лишались земли только партизаны, но их семьи тоже не были обижены, по приказу с/х коменданта. В последний раз, поэтому и работали легко и быстро, торопились воспользоваться хорошей солнечной погодой и радовались слушая пенье жаворонков над свободной крестьянской землей! Только совхозы оставались по старому государственной землей пока, как говорил Галанин, и это пока заключало в себе много опасных и неприятных возможностей! Сомневались, грустили и не верили совхозники, говорили между собой самые неприятные вещи и боялись возвращения помещиков.