Изменник

— «Правильно! теперь вспоминаю, что его фамилия Акимов! Вот что, позовите ко мне его и вашу жену! я хочу с ними поговорить!» Смотрел Галанин на испуганного Аверьяна и в черные лукавые глаза Шурки, возмущался: «Это что за новости! Как ты смела меня дурить, Шурка?» Шурка не боялась и защищалась как могла: «И вовсе не дурила! Аверьян пропадал на работе… так просил меня, — я и попросила Степу, он его записал на бумажку, откуда я знала, что вы забыли его фамилию? Я думала, что и вы будете рады его видеть!»

— «Откуда я буду помнить всех Акимовых? Их в России, как собак на свалке!.. Ты меня обманула! Ну, скажи, Бога, ради, что я с ним буду делать? С этим инвалидом? Посмотри на него! Кривой, косой! Выставил живот, ноги расставил и уверен, что стоит смирно! Стать смирно! Грудь вперед! Подбери ж…! И откуда ты свалился на мою голову? Куда я тебя дену? Здесь у меня Аверьян, не санатория, а батальон! Здесь вам не К., а Франция! Не ваш товарищ Холматов! Жалею, что в свое время тот не сдох с голоду в лагере!»

Задохнулся от ярости, Дрожащими руками достал портсигар, долго чиркал спичками, которые не хотели зажигаться. Услужливая Шурка ловко щелкнула своей зажигалкой, смотрела с удовольствием на голубое пламя и радовалась: «Это мне подарочек привез из Дюна мой Степа, еще кое что своей супруге любимой!»

Совершенно не боялась Галанина, перед которым дрожал весь батальон, только жалела его, потому что понимала причину его ярости: Аверьян напомнил ему о том, о чем он не любил вспоминать. Галанин посмотрел на плачущего Аверьяна, глубоко затянулся папиросой, кричал тише: «Не реветь! вы солдат! Стыдитесь! Сами говорите, что пропадать приехали со мной, так возьмите же себя в руки, черт бы вас побрал!» Окончательно успокоился, усадил Шурку в кресло Баера, смотрел на несчастную кривую фигуру, вслух думал: «Ну что же делать? где выход? в строю не годится, в обозе тоже! но раз приехал, надо что-нибудь найти… не знаю!..» Шурка робко предложила: «А вы его к себе возьмите! пусть вам сапоги чистит!» Сразу нашла выход! Галанин, один из всех немецких и русских офицеров обходился до сих пор без денщика, сам себе чистил сапоги, штопал белье, еду ему приносили из кухни по очереди повара. Считал, что должность денщика унижает человека. Но Аверьян был другое дело…

Кроме того это был единственный выход из положения; для виду поломался немного: «Этого еще не хватало! Он ведь ничего не умеет! Я помню как он чистил моих лошадей в К.! Грязь которую я всегда находил!» Аверьян немного осмелел, тихим голосом уговаривал: «Так то кони были! И чистить мне приходится теперь не копыта, а сапоги! Берите меня, я себя оправдаю! Жизню свою для вас не пожалею! Ведь так старался, искал вас, что бы пропасть вместях, а вы такие слова говорите!»

Уговорил! Галанин стал вдруг совсем мягкий, подошел к своему бывшему кучеру, с участием положил руку на плечо: «Довольно реветь! Я пошутил, я хотел только вас испытать, Аверьян! А на самом деле я рад, чертовски рад! потому что надоело мне самому чистить сапоги. Идите в другую комнату, там вы найдете пару грязных сапог и ваксу. Почистите да так, что бы блестели как зеркало, проверю, я требователен! Помните К.?»

Аверьян помнил, как же забыть! Не помня себя от радости ушел в соседнюю комнату, нашел там сапоги и щетку с ваксой, нашел также бутылки с вином и стакан. Сначала выпил немного, несколько стаканов, потом начал с остервенением чистить, старался с любовью и прилежанием, одновременно пел фальшивым тенорком: «Любимый город! ты можешь спать спокойно!» Галанин улыбаясь слушал знакомый напев, закрыв глаза, вспоминал, потом посмотрел на Шурку, которая почему то плакала, положил руку на черные волосы, спросил тихо: «Зачем плакать? Вот и наш Аверьян с нами и ты со мной и Степа твой! Все в кучу пропадать собрались! И радоваться нужно нам всем, потому что, может быть, вместе, не пропадем так просто! Ты знаешь, у меня есть одна мечта: всех вас не дать в обиду, как-нибудь спасти! Я еще не знаю, как я это сделаю, но верю, что мне удастся не дать вам умереть за Германию и не выдать на расправу Сталину! Ты веришь мне, Шурочка?» Шурка верила, перестала плакать, улыбнулась восторженно: «Верю! Еще как! Ведь вы же товарищ наш любимый, вам только захотеть нужно, горы поломаете!» Потом пришли Жуков и грустный Батурин, на прощанье с гарнизонным городом выпили, Аверьян прислуживал. Не плохо, одновременно не забывал самого себя, но пил с толком, ценил свою высокую должность и очень даже ей гордился!

* * *

Выступили, как было решено, и к вечеру уже были в Отене, последнем городе Золотых Предгорий с его римским акведуком. Там заночевали в почти пустом монастыре. На другое утро на заре двинулись дальше. Галанин был осторожен, уже в Росильони пошли в горы и в лес в полной боевой готовности. Впереди на велосипедах взвод Жукова, самые лучшие солдаты первой роты, с автоматами и легкими пулеметами, дальше Галанин на своем легковом автомобиле с Шурой Жуковой и Аверьяном, потом автобусы с украинцами и санчасть с Батуриным.