Изменник

— Ты уверена? Я — не знаю. Мне до сих пор кажется, что мы сами им все упрощаем. Если бы каждый начинал бороться с первой же минуты, им бы понадобилось намного больше синефуражечников. И намного больше охранников в тюрьмах. В конце концов, все это предприятие могло стать экономически невыгодным. Но суть не в этом, а в том, что даже если ты сама себя не предашь, найдутся другие, которые охотно сделают это за тебя. Короче, я явилась, со своей голубой кожаной сумочкой, в которой не было ничего, кроме нескольких тюбиков сценического грима, чулок и двух пар танцевальных туфель. Охранника, который меня обыскивал, ни в малейшей степени не удивила эта коллекция. Думаю, они там перевидали всё. — Юлия хватает Анну за руку. — Послушай, тебе сейчас сколько? Тридцать четыре, тридцать пять?

— Тридцать четыре.

— Также, как и мне. А тогда мне было девятнадцать. С тех пор мы с тобой прожили еще одну жизнь, но в этом смысле так ничего и не изменилось. Но ты не должна быть такой дурой, как я. — Юлия опускает взгляд. — Иногда мне кажется, — тихо говорит она, — что время вообще не двинулось с места. Я просыпаюсь, и мне кажется, я все еще там. — Голос ее дрожит, а рука еще крепче сжимает Анину руку.

Но момент проходит. Юлия тянется еще за одной папиросой, закуривает, щуря глаза от дыма, и досказывает свою историю спокойным, будничным тоном.

— Как выяснилось, выдвинутые против меня обвинения не имели никакого отношения к моему отцу. Дело было в неудачной шутке, которую кто-то отпустил на одной вечеринке. Я могла бы доказать, что меня там не было, потому что в тот день я себя плохо чувствовала, еле дотянула до конца выступления и сразу отправилась домой. Но меня все равно осудили за «недостаточную бдительность». Однако тут-то и произошло чудо: мне дали всего год. Ты можешь себе такое представить? В тридцать седьмом! Как будто тебе вручили букет цветов. Возможно, судья был большим поклонником ансамбля. Каждый день я ожидала, что меня снова поставят перед судом и добавят мне срок. Такое происходило постоянно. Они к тому времени давали по десять, двадцать лет — столько, сколько приходило им в голову, а тюрьмы, конечно же, были переполнены, поэтому всех отправляли в лагеря. Но, представь себе, мой срок остался неизменным. Я вышла на свободу.

Анна наклоняется к Юле, берет ее за руку и пожимает нежные, тонкие пальцы.

— Папа умер в тридцать седьмом, — говорит Юлия. — Сердце не выдержало. Его сослали на Дальний Восток, в поселок под названием Эльген. Нам прислали официальное извещение.

— Ох, Юля…

— Ты помнишь его?

— Конечно, помню.

— Я была такой дурой. Мне нужно было бежать, но я осталась в Москве, как яблоко на ветке, которое нужно только стряхнуть. Я была такой же, как и все, с кем познакомилась в тюрьме. До самого последнего момента просто не верила, что это может со мной случиться. Но некоторые с самого начала ясно видели, что на них надвигается. Они оставили все, сбросили с себя прежнюю жизнь и уехали как можно дальше, едва почуяв приближающуюся опасность. Просто ткнув пальцем в любую точку на карте, — лишь бы она находилась вдали от цивилизации. Спелых «яблок» на деревьях было полно — властям достаточно было лишь руку протянуть. Поэтому тех, кто скрылся заранее, как правило, не слишком разыскивали.

Я слышала об одном университетском профессоре, который уехал в Среднюю Азию, ночевал под открытым небом, питался кобыльим молоком и диким медом. Полагаю, у него там были до этого какие-то контакты. Это очень тяжело, я знаю, особенно для тех, кто был воспитан как мы: кто привык по любому поводу заполнять анкеты, чьи документы всегда в полном порядке, кто всех обо всем оповещает. Наверное, еще и поэтому меня так потянуло к Георгию. Он не такой, он всегда действует напролом. — Юлия наклоняется вперед и почти беззвучно шепчет: — Я знаю, ты думаешь о Сталинской премии. Но Георгию не нужно было ее выпрашивать. Он просто снимал те фильмы, которые хотел снимать. Конечно, ему нравится успех, но для него это означает, что он может продолжать заниматься тем, чем хочет. Единственное, в чем я уверена: для Георгия нет никого важнее меня, и что бы ни случилось, моя безопасность всегда будет для него на первом месте.

Мысли Анны путаются.

— И что… Когда тебя выпустили, ты снова вернулась в ансамбль?

— Нет. — Юлия опускает взгляд на свои ноги, и в памяти Анны вспышкой проносится: «Я получала травму за травмой… Все складывалось не слишком удачно… Ступни у балерин — это ужас…» Что-то еще случилось с Юлей в тюрьме, что-то ужасное. Эта ее хромота… Они что-то с ней сделали. По коже у Анны пробегает озноб.

— В любом случае, — говорит Юлия, — ансамблю от меня было бы мало пользы.

Анна делает глубокий вдох. Как только она начинает говорить, понимает, что это бесполезно.

— Я собиралась спросить, Юля, может, твой муж мог бы… Ну, ты знаешь… Каким-то образом замолвить словечко за Андрюшу. Но теперь я понимаю…