Изменник

Скоро приступили к операции, священнодействовали оба доктора, так что трудно было понять, кто из них оперировал и кто ассистировал… Ножи и пинцеты резали и зажимали кровеносные сосуды, ловили пулю, осторожно вытащили ее и бросили в таз полный кровавой ваты, бинтов и сгустков крови. Три проворные французские сестры милосердия под надзором строгой и важной Шурки помогали хирургам. В коридоре непрерывно ходил взад и вперед Галанин. Аверьян согнувшись в три погибели смотрел в замочную скважину и докладывал: «Доктор режет! Наша сука что-то гнется! Долго! Ломается, стерва! медсестра ей подбросила, другая моет, в ведро бросили кишку или печенку!» Ковылял за своим начальством, потом снова становился на четвереньки: «Наша сука режет! доктор что-то щипцами тянет, Шурочка медсестру щиплет, в ведро бросили печенку или кишку! Ага, кажись кончили… Ишь ты стерва, как нашему доктору глазами стреляет! А он смеется! Подумайте! руку ей трясет! Ну и ну! А как в кровищи оба вымазались! чистые мясники! Наша Шурочка тоже довольная стала, медсестру по ж хлопнула! Та собирает ножи, вилки! Кончили, — жить будет обязательно, по всему видать! А если и помрет — не пропадем с вами! не нужно только теряться!»

Аверьян подсмотрел правильно. Когда Баера отвезли в соседнюю комнату, Батурин сообщил Галанину, что операция была удачная, что Баер будет жить, хотя на ноги станет не скоро; пусть пока останется здесь, перевезем к себе через пару дней! Да! Чуть не забыл! Ведь когда Баера перевезли в санчасть, он был некоторое время в сознании, приказал Раму под диктовку написать приказ по батальону и его подписал, — вот он».

Галанин прочел приказ и задумался. Ввиду своего ранения, капитан Баер назначал его своим заместителем, обойдя первого офицера по старшинству, Бема. Батальон приходилось принимать при исключительно тяжелых обстоятельствах, но рассуждать не было времени и желанья… Приказ есть приказ! Успокоившись за судьбу Баера, ушел с Аверьяном, торопился в штаб, что бы поставить в известность всех офицеров о своем назначении, вызвав туда Рама, попросил его еще раз рассказать про обстоятельства, при которых был написан приказ, вытащив из кармана документ испачканный кровью, дал его всем прочесть и от себя прибавил:

«Исполняя приказ нашего командира, хочу вам, господа, напомнить что я во всех своих действиях буду действовать руководствуясь знаменитым изречением нашего фюрера: «И действовать ты должен так, как будто от тебя одного зависит спасение твоей родины.» и так далее! Требую от вас полного и безоговорочного подчинения мне для спасения нашего батальона! Вы, Лот, садитесь за радиоприемник и ловите вражеские сообщения. Мы знаем, что они взяли Орлеан! Нужно во что бы то ни стало узнать, куда они идут? На нас, или дальше на северо-восток! Взят ли уже Не-вер? Штабу батальона немедленно перейти на Голгофу! Там вам будет безопаснее, Господин Бем. Я ожидаю наши роты к десяти или одиннадцати часам утра. Если их не будет до двенадцати, будем стараться держаться, держаться сами, как можем! Я думаю, что вам все ясно и я вас не задерживаю больше!»

Когда немецкие офицеры разошлись, Галанин вызвал русских офицеров, сделал им подробный доклад о своих переговорах с макисарами, когда закончил посмотрел на молчаливых бойцов: «То. эти господа собираются нас выдать большевикам. Немцы попадают в более выгодное положение, будут в плену, потом вернутся домой полноправными гражданами, у нас хуже: офицеров безусловно расстреляют, солдат отправят за полярный круг рубить дрова, подметать снег, пока не сдохнут. Я думаю что ответ наш может быть только.»

Красильников закончил его мысль: «Сражаться и умереть свободными людьми!» Остальные офицеры продолжали угрюмо молчать, потом Воробьев бросил на стол пачку бумажек: «Полюбуйтесь, что они, гады, пишут». Галанин прочел вслух: «Про амнистию, про счастливую жизнь на родине, освобожденной от ига оккупантов, про прощение их всех за их ошибки маршалом Сталиным, о счастливой жизни у макиса-ров, о хорошем обращении, вине и папиросах! про необходимость убивать немецких офицеров, и сдаваться пока не поздно!»

Галанин читал громко и отчетливо, произнося каждое слово летучки, которое, как будто нехотя, уходило в молчаливую темноту за окном, — от себя прибавил: «Я думаю, что все ясно! Вы сами видите и понимаете. Наше задание держаться во что бы то ни стало до прихода наших рот, тогда будем говорить иначе с этими господами! Могу ли я надеяться на вас и наших бойцов?»

«Странный и очень удивительный вопрос: Ясно, что можете, господин старший лейтенант! Не сдадимся и чистить картошку у террористов не будем! В петлю к Сталину сами не полезем, — может быть, вы найдете какой-нибудь выход»