Изменник

Лед был разбит окончательно, когда Галанин, порывшись в своем мешке, вытащил оттуда все свое остальное маршевое довольствие. Колхозники, стесняясь, пробовали всего понемногу, потом закурили немецкие папиросы, крутили головой: «Какой с них толк, один воздух! ты бы нам махорки прислал, комендант». Галанин обещал: «Всего пришлю, не сомневайтесь. И относительно соли тоже не беспокойтесь, пришлю!»

Из соседней комнаты пришли самые озлобленные, стали тесными рядами у стола, дети и девки, теснясь сели на лавки. Онисим, улыбаясь лошадиными зубами ушел: «Давно бы так! одно слово — дурачки!.. ну, я пойду посмотреть на моего Красавчика, что он там делает, дремлет наверное, ушами прядет! пойду, а вы говорите, не бойтесь, ведь сами видите какой у нас комендант, мировой!»

И заговорили все, вдруг, разом, закричали, засмеялись, дыша на Галанина дурным, больным дыханием, выкладывали ему свои самые затаенные думки и все время повторяли одно и тоже: «Мы же думали, что вы и впрямь нас освободили, а вышло что? совсем даже наоборот! Комендант, а ты правду говоришь? нас опять не обманешь?»

Галанин старался отвечать всем сразу, сбился и махнул рукой: «Нет с вас толку, Архип, ну ка принимайтесь за работу! Давай писать список тех, кто еще в живых остался, каждую семью в отдельности. Вот вам бумага, пишите. Не можете, тогда назначьте кого нибудь и ему говорите. Трактористка Настя? Ладно, садитесь со мною рядом, Настя, вот вам бумага и карандаш, пишите! Начинайте, Архип!»

И уже далеко за полночь охрипший Галанин продолжал утешать колхозников Лугового: «Коровы будут! всем по одной на семью! От поставок молока пока освобожу. Распоряжусь пригнать вам, как можно скорее, было бы чем кормить!» Его перебивали: «Не бойся, сена у нас хоть завались, даже вам сдавать можем! У нас Луговое, луга заливные, ключи везде бьют. Ты только присылай коров этих поскорее».

Галанин отмечал в своей записной книжке: «Так значит сено сдавать можете. А сколько? Видите, а говорили, что у вас ничего нет? Очки мне втираете!» Ему смеялись совсем весело: «Га, га, да разве ж людям его жрать можно? Мы не быки!» Галанин подгонял Архипа: «Налейте всем по рюмочке, хватит! Вот вам еще одна бутылка, последняя… пусть греются!»

Пили, крякали и веселели: «Водка мировая, вишь как жжет, проклятая! Когда вы к нам по первах пришли, такую же пили на радостях. Из города привезли, пьянствовали и благодарили вас, немцев. А вы вот какие оказались… Так, говоришь по корове дашь? А жито, хоть маленько, ведь давно хлебца не пробовали, кору толчем… вот попробуй!» Протягивали Галанину серые, землистые лепешки, Галанин послушно пробовал, морщась с трудом глотал кислые лепешки: «Будет жито и крупа, а лепешки ваши возьму с собой, покажу нашим немцам. Там ведь безусловно не знают до чего вы дошли!» Опять лгал и от этой лжи было ему мучительно стыдно!

***

Месяц взошел под утро, провожали Галанина всем колхозом. Маленькая, сытая лошадь, покрытая инеем, нетерпеливо рыла снег передним копытом. Онисим любовно разглаживал ей гриву, говорил как с человеком: «Подожди, не торопись, успеешь, путь-дорога дальняя!»

Накрыл ноги Галанина сеном, чемоданы намостил ему под спину: «Можешь спать, вишь всю ночь не дали тебе спать, дурачки! Отдыхай, не бойся! Автомат можешь в руках не держать, если убьют — убьют сразу из-за дерева кокнуть, даже не ахнешь! Да, только при таком морозе и партизаны в лесу не мерзнут, по избам спят, ждут теплых дней. Тогда хоронись! А теперь отдыхай, я тебя в два счета до города довезу».

Галанин смотрел на тени людей окруживших сани, прощался: «Пока, до скорого свиданья, значит вам все ясно?» Ему гудели в ответ: «Все ясно, ждем коров и жита, смотри же не обмани, верим вам, немцам, в последний раз».

— «Не бойтесь, не обману, мое слово крепко! Староста, смотрите, чтобы они не перемерли до получки, торопиться буду… дней пять дайте мне сроку, а пока делитесь друг с другом! Будьте как братья, поддерживайте слабых».

Полозья саней заскрипели по морозом скованном снегу, разгонялись… Лошадь сразу пошла бодрой рысью по дороге в лес. Галанин оглянулся, толпа стояла молча у крыльца правления колхоза, не расходилась, он закрыл глаза, хотелось спать!

***

Очнулся он в лесу прислушался, говорил Онисим, он рассуждал с лошадью, которая, слушая его пошла ленивым шагом: «Ты видишь, Красавчик, какие они дурачки, ругаются, а зачем? сами не знают! Конечно, им умирать не хотится, и одним сеном сыт не будешь! Ты — другое дело, тебе бы только сена подавай, но ведь ты конь, а они люди! Погоди, постой, я тебе дам немного ихнего сена, оно медом пахнет… вот, попробуй!»

Онисим остановил лошадь, вылез из саней, поднес к лошадиной морде пук сена и продолжал говорить, лошадь жевала сено, пряла ушами и слушала. В лесу было тихо, при свете месяца на ущербе, неясно виднелась ровная, голубая дорога, деревья в снегу чуть шумели, иногда с них падала на сани легкая голубоватая пыль.