Изменник

Но колхозники молчали, продолжали во все глаза смотреть на немецкого офицера в потертом кителе, на стол, где продолжал лежать автомат и больше всего на хлеб, колбасу, масло и консервы. Был спертый воздух, пахло нехорошо кислым потом, нечистотой больных тел, и была тишина. Только из соседней комнаты донесся громкий шопот и сдавленный смех: «Да чего говорить? Сам говори! Ты ведь староста, на что тебя здеся немцы поставили? Говори ему, как они нас от советской власти освободили… вчистую!»

Постепенно шопот перешел в крик: «Гад проклятый! старался для них, в гроб загнал!» Архип позеленел: «Которые кричат там из за угла, пусть покажутся, говорят прямо мне в глаза свои думки. Не нравлюсь я вам и не нужно, выбирайте себе нового старосту. Пусть попробует! надоели вы мне до смерти». Тяжело волоча ноги, шел в темную комнату, кричал: «Чего здесь схоронились? выходи на свет, нечего тут шипеть, как гадюки ядовитые». — Кричали громче: «Как же, так и пошли! пойдем, когда захотим, и тогда берегись, гад, со своим комендантом! Нет ты, Архип, сам пока с ним объяснись, а мы послухаем вас, как вы брешете. Исполняй свою должность, добивай нас!»

Галанин, побледнев, посмотрел на Онисима, который перестал есть, бормоча себе под нос: «Дурачки, народ темный, с голодухи головы совсем потеряли», потом подозвал Архипа: «Бросьте их, староста, они правы: вы — староста и должны исполнять вашу должность до конца, а я вам помогу». Архип вернулся сел за стол, трясущейся рукой взял свой стакан и выпил большой глоток водки.

За стеной больная жалобно кричала: «Уйди ты, батюшка, откажись, сто разов тебе говорила! уйди от греха, пусть сами придут попробуют». И опять шептались и зло смеялись за стеной. «Пусть выворачивается, гад!» Архип схватился за голову: «Не уйду, пусть лаются, до конца дойду!» Он посмотрел на криво улыбающегося Галанина: «Ты видишь, комендант, куда мы с тобой дошли? Ты смеешься, а они по дворам помирают. Ведь не по злобе они шипят там за стеною, с голоду бесятся! Картошку последнюю доедают без соли, а потом помирать будут. Вот и говорю я тебе, говорил Губеру и тебе повторяю! Пожалей ты нас, помоги, ведь помрем все и даже очень скоро, и детишки наши тоже. Пришли вы к нам освободители! И мы вам рады были! С радости целовались. «Христос Воскресе!» друг дружке говорили. Поверили свободе вашей. А вы что с нами сделали? Ты видишь, что вы с нами сделали?»

С непривычки он опьянел от нескольких глотков водки, грубо кричал: «Освободители тоже нашлися! Обманщики проклятые!» За стеной перестали смеяться, вторили Архипу: «Обманули! мы вам покажем! мать вашу в гроб». А те, что стояли перед столом, за которым сидело начальство, продолжали молчать, потихоньку подвигаясь к Галанину и Архипу.

Галанин встал, поднял руку и тогда, вдруг, все замолчали и Архип и другие в соседней комнате; жадно слушали своего коменданта: «Да, вижу, слышу и понимаю вас всех! Но только, чего вы орете, Архип, и вы там за стеной! Я то тут при чем, если Губер вас здесь мучил. Потому меня сюда и назначили, что там в штабе были им недовольны. Донос на него получили. Проверили и выгнали и под суд отдали и расстрела ему не избежать! И все это потому, что там на верху не хотят несправедливости и хотят вам всем помочь.

Ну посудите вы сами, разве мы немцы все люди одинаковые? Нет, конечно, есть среди нас всякие, и хорошие и плохие, умные и дураки! Идет война, за всем в тылу не уследишь! Но если мы узнаем, что где нибудь русский народ несправедливо мучают, у нас разговоры очень даже короткие, виновного к стенке и другого на его место! Губер будет наказан, будьте спокойны! На его место назначен я, но если и я буду делать такие же преступления или ошибки, меня постигнет такая же участь. Ясно? Но я таким не буду, во первых, я говорю по-русски так же как и вы и переводов Исаева мне не нужно! во вторых, я люблю русский народ, и, наконец, в третьих, я справедлив и свое задание, исправить немецкие ошибки и преступления в этом районе, я исполню на все сто процентов. Будьте уверены!»

Он говорил еще долго, короткими, простыми фразами, лгал им, и, хотя знал, что лгал, чувствовал, что его лжи эти полумертвые люди сначала нехотя, а потом, вдруг, с горячностью поверили! Он смотрел прямо в их большие запавшие глаза и ему казалось, что в такт его сердцу, полному жалости к этим несчастным, бились сердца этих простых, доведенных до отчаяния людей. И даже в соседней комнате, к которой он особенно прислушивался, враждебный смех и шопот скоро сменились удивленными и громкими восклицаниями: «Смотри какой? как ладно говорит и ругается совсем по нашему, очень даже чисто и вразумительно! Ну, братцы, и немец же нам попался, одно удивление. Такой сердешный. Как он Губера и Исаева кроет! Га, га!» И эти восклицания не портили женские возмущенные голоса: «Срамник какой! Да разве ж так ругаться можно? А еще комендант!»