Изменницы

На стене в гардеробной Marxian есть метки – она измеряла наш с Пегги рост, по ее словам, «на память». Пегги отправляется в Хатфилд; она поступит в свиту к Елизавете. Хотя и она невысока, всего около пяти футов, она намного выше меня. Перед отъездом пришлось сшить ей новые платья, нельзя допустить, чтобы она разгуливала с голыми лодыжками, ведь из своих прежних платьев она выросла. Я получила от нее письмо, в котором она описала тамошнюю жизнь, «пышность двора и постоянное веселье, которое не подходило к моему тихому характеру. А фрейлины у нее недобрые». Елизавета, по словам Пегги, чаще всего не обращала на нее внимания. Она называет Елизавету «силой природы», отчего у меня в голове возникает картина, как она стоит на вершине высокой горы и дует, вызывая ветер.

Паланкин раскачивался. Мы двигались вперед и вперед. Дорога казалась бесконечной; у меня все болело, и, если я не смотрела прямо перед собой, меня начинало тошнить. Заставила себя смотреть на круглый круп гнедой лошади Левины; она уверенно шла впереди, за парой конюхов, которых послали для нашей охраны. Наконец я заметила далеко впереди красные башенки и трубы Хэмптон-Корт, и при мысли о том, что я снова буду рядом с королевой, мне сделалось не по себе. Удастся ли мне по-прежнему притворяться преданной католичкой под ее пристальным взглядом? Я хорошо помнила, что произошло в мой прошлый приезд ко двору. И хотя ее слова тогда остались без последствий, я затаила страх. И вот меня снова призвали ко двору – впервые за три года. Maman успешно удавалось держать меня вдали от королевы; я радовалась, думая, что обо мне забыли. Но королева неожиданно объявила, что в отсутствие моей сестры ей нужна я. Кэтрин сейчас ухаживала за Юноной Сеймур. К нам в Бомэнор приехала Левина, чтобы привезти несколько портретов и проводить меня назад, в Хэмптон-Корт. Когда мы уезжали, Maman улыбалась, но ее улыбка не обманула меня.

– Мэри, мы почти приехали, – сказала Левина, оборачиваясь в седле и указывая на дворец. Ее лошадь поводила ушами и фыркала. На плече у Левины висела кожаная сумка, которую она то и дело трогала, словно желала убедиться, что сумка на месте; интересно, какие драгоценности она там хранит? И почему так беспокоится о них?

Охрана жестами пропустила нас, и мы въехали в первый двор; помню, раньше там бурлила жизнь. Но сегодня двор был пуст, и цоканье копыт по булыжникам гулким эхом отдавалось от стен. Левина спешилась, передала свою лошадь груму. Носильщик предложил взять у нее сумку, схватился за ремень, но она быстро отдернула сумку и прижала ее к себе.

Мне помогли выбраться из носилок, схватили под мышки и поставили на землю. Я поблагодарила носильщиков, дала каждому из них пенни и следом за Левиной вошла во дворец. Мы оказались в полумраке. По каменным ступенькам поднялись в Большой зал. Там тоже никого не было, кроме пары судомоек, которые разводили огонь, да нескольких поварят – они убирали остатки ужина.

– Где все? – спросила я. – Здесь как в покойницкой.

– Многие заболели инфлюэнцей, а других, как вашу сестру, послали за ними ухаживать, – ответила Левина. – Большинство… – она понизила голос и умолкла, когда мимо нас проходил паж, – большинство радуется поводу уехать отсюда.

Мне снова стало страшно. Должно быть, она заметила выражение моего лица, потому что весело сказала:

– Пока вы здесь, мы продолжим рисовать ваш портрет. У нас появится приятный повод отвлечься. – Мы вошли в галерею и направились к покоям королевы. – Должна вас предупредить, – шепотом произнесла Левина, – вы увидите, что королева сильно исхудала. Последнее время она плохо себя чувствует. – В ответ я лишь кивнула. – Она по-прежнему считает, что ждет ребенка, хотя на самом деле ничего подобного нет, поэтому, если она заговорит с вами о своем состоянии, соглашайтесь с ней во всем и улыбайтесь. Так будет лучше всего.

Когда мы приблизилась к покоям королевы, нам навстречу вышла группа членов Тайного совета, среди них дядя Арундел, который спросил меня, как поживают Maman и ее муж. Он произнес фамилию Стоукса, неприязненно поджав губы. Maman нисколько не заботило его неодобрение; помню, она называла Арундела «невыносимо заносчивым и не особенно одаренным». Мужчины побрели по галерее, и незнакомый мне глашатай объявил о нашем прибытии.

Королева и правда выглядела плохо. Она еще больше исхудала, кожа у нее была тонкая и морщинистая, глаза припухли. Сьюзен Кларенси и Фрайдсуайд Стерли сидели рядом с ней. В алькове у окна я увидела еще двух фрейлин; больше в зале никого не было. Отсутствовала даже Джейн Дормер. Сьюзен с затравленным видом оторвалась от своего шитья и кивнула нам.

– Малышка Мэри Грей, – сказала королева, раскрывая объятия и вдруг оживая. – Как же мы рады, что вы вернулись!

Она хлопнула себя по коленям, и я вскарабкалась на них, как раньше, хотя меня уже нельзя было назвать ребенком – мне тринадцать лет. Помимо страха, я испытывала прежнюю ненависть; она еще тлела, как угли костра.

– Какие новости у вашей милой матушки?