Измеряя мир

Какой-то тощий старый господин с восковым лицом неестественно прямой походкой вошел в фойе. Мелкими шажками, как бы и вовсе не передвигая ноги, он заскользил по паркету, направляясь к Гумбольдту. Оба протянули вперед руки, обхватили друг друга за плечи и склонили немного головы, а потом отступили на шаг назад.

Какая радость! воскликнул Гумбольдт.

Воистину так! сказал другой.

Окружающие зааплодировали. Оба подождали, пока стихнут хлопки, и тогда Гумбольдт повернулся к Гауссу.

Это, пояснил Гумбольдт, его любимый брат, министр.

Он знает, сказал Гаусс. Они познакомились много лет назад в Веймаре.

Главный воспитатель Пруссии, продолжал Гумбольдт, подаривший Германии университет, а всему миру свою основополагающую теорию языка.

Тому миру, сказал министр, форму и строение которого сделал доступным всеобщему пониманию не кто иной, как его младший брат. Его рука казалась холодной и безжизненной, а взгляд неподвижным, словно это был не человек, а манекен. Между прочим, он уже давно никакой не воспитатель. А всего лишь частное лицо и поэт.

Поэт? Гаусс был рад, когда Гумбольдт-старший выпустил его руку.

Каждый день он диктует своему секретарю между семью и половиной восьмого вечера один сонет. Он завел такой порядок двенадцать лет назад и не отступит от него до самой смерти.

Гаусс спросил, насколько хороши эти сонеты.

Он в этом уверен, сказал министр. Но сейчас ему уже пора уходить.

Очень жаль, сказал Гумбольдт.

Но как бы там не было, сказал министр, это чудесный вечер, он испытал громадное удовольствие.

Оба брата опять протянули друг другу руки и повторили весь ритуал с начала до конца. Министр повернулся к двери и вышел маленькими размеренными шажками.

Какая нечаянная радость, повторил Гумбольдт. При этом неожиданно он выглядел подавленным.

Гаусс сказал, что он хочет домой.

Еще немножко, уговаривал Гумбольдт. Это начальник жандармерии Фогт, наука многим обязана ему. Он планирует снабдить всех берлинских жандармов компасами. Таким образом, можно будет собрать новые данные о колебаниях магнитного поля в столице. Начальник жандармерии был под два метра ростом, с усами, как у моржа, и с железным пожатием руки. А вот это, продолжал Гумбольдт, зоолог Мальцахер, это — химик Роттер, а это физик Вебер из Галле со своей супругой.

Очень приятно, говорил всем Гаусс, очень приятно. Он был готов разрыдаться. Правда, у молодой женщины было миниатюрное миловидное личико, темные глаза и очень глубокое декольте. Он приковал к нему свой взор в надежде, что это взбодрит его.

Вебер пояснил, что он физик-экспериментатор. Исследует силу тока. Электрические заряды пытаются скрыться от него, но он им шанса не дает.

Он поступал точно так же, сказал Гаусс, не отводя глаз от его хорошенькой жены. С числами. Но это было давным-давно.

Он знает, сказал Вебер. Он досконально изучил Disquisitiones, как Библию. Которую, говоря по правде, столь тщательно никогда не штудировал.

У женщины были изящные, дугой изогнутые брови. Ее платье оставляло плечи открытыми. Гаусс задумался, а что, если прижаться губами к этим плечикам.

Он мечтает о том, услышал он слова доктора Вебера из Галле, чтобы однажды чей-то ум, выдающийся, как у господина профессора, он хочет сказать, не специфически математический, а универсальный, решил бы эти проблемы, где бы они ни проявлялись, посвятил бы себя экспериментальной разведке мира. У него накопилось так много вопросов. И его самое большое желание изложить это все профессору Гауссу.

Гаусс сослался на то, что у него мало времени.

Вебер настаивал, мол, это крайне необходимо, и заявил без ложной скромности, что сам он тоже человек не простой, не всякий там встречный-поперечный.

Тут Гаусс впервые посмотрел на него. Перед ним стоял молодой человек с узким лицом и светлыми глазами.

Он вынужден такое сказать, заявил Вебер, улыбаясь, в интересах дела. Он изучал волновое движение электрических и магнитных полей. Работы Гаусса читают и сегодня.

Гаусс спросил, сколько ему лет.

Вебер ответил, что двадцать четыре, и покраснел.

Гаусс заметил, что у него красивая жена.

Вебер поблагодарил. Его жена сделала книксен, но смущенной при этом не выглядела.

Ваши родители гордятся вами?

Очень надеюсь, что да, сказал Вебер.

Хорошо, зайдите на часок завтра после полудня, сказал Гаусс. Один час он ему уделит, а потом пусть проваливает на все четыре стороны.

Этого вполне достаточно, сказал Вебер.