Изнанка

Конечно, Борис понимал. Она не желала своими бедами омрачать близких. Писала по старинке письма на тетрадных листках, запечатывала в белые конверты с марками, и посылала родным людям. И всегда в этих письмах после слов приветствия были выведенные ровным уверенным почерком слова «У меня все хорошо». А родные верили и радовались, ведь в их жизни не прибавилось проблем. «Все хорошо» — прочитаешь такое, и на душе осядет частичка позитива. Отец тоже твердил эти слова, даже когда уже не мог самостоятельно подняться с постели. Ложь, пропитанная любовью.

Внезапно Борису захотелось пойти в дом тети Иры, обнять ее и тысячу раз сказать «прости». Просить и просить прощенье за то, что даже не пытался подвергнуть сомнению её «У меня все хорошо».

— Марина ждет, пойдем, Борь, — вмешался в его моральное самобичевание Виталий. — Прошлого не вернешь.

«Прошлого не вернешь», — мысленно повторил Борис и впервые в жизни ощутил всю тяжесть и безграничную печаль этой фразы.

Он поднял самовар, посмотрел в глаза Виталию и с трудом удержался, чтобы не сказать: «Мы сами скоро станем прошлым». Вместо этого выдавил улыбку и произнес:

— Теперь и я чаю захотел.

— Нужно было варенье еще прихватить, — Виталий оживился и посмотрел на ворота. — Может, вернемся?

Борис усмехнулся.

— Хватит с нас и конфет. А если что, вернемся.

— Думаешь?

— Угу.

«Варенье, чай, — подумал Борис. — Такие теплые слова. Частичка уюта в сумеречном чуждом измерении».

А сумерки больше не сгущались, достигнув того оттенка, какой бывает в пасмурный вечер в преддверии темени. Борис это отметил и записал в разряд «Хоть что-то положительное». Лишь бы больше не темнело. Лишь бы непроглядная ночь, как на обратной стороне луны, не входила в обыденность этой унылой территории.

— Знаешь, о чем я сейчас жалею? — сказал Виталий, шагая рядом с Борисом и косясь на пустошь.

Борис хмыкнул.

— Думаю, учитывая обстоятельства, ты сейчас о многом жалеешь.

— Да, но…

Виталий резко остановился, замолчав на полуслове. Его глаза округлились.

— Ты что? — удивился Борис и проследил за его взглядом. Но ничего странного не заметил.

— Кажется, я что-то видел, — неуверенно произнес Виталий.

— Уверен?

— Не знаю, может и показалось.

Борис пристально всматривался в сумрачную пустыню, но видел лишь чёрный песок.

— Что показалось?

— Там словно тень промелькнула. Не знаю… Я теперь не уверен. Да, должно быть показалось.

— Хорошо если так, — посмотрел на него Борис. — Для нас на сегодня достаточно всякой хрени. Ты, кстати, не договорил.

— О чем?

— Ну, ты сказал, что о чем-то сейчас жалеешь.

— Да? Вот черт, из головы все повылетало. А вообще, я о многом сейчас жалею, учитывая обстоятельства.

Глава шестая

Кеша. Не Иннокентий, а именно Кеша, как попугай из мультика. Его так звали на работе, в деревне, а он не возражал, хотя ему это и не нравилось. Не было в нём даже малейшего духа бунтарства. Взять хотя бы сегодняшний случай… Там, возле границы чёрной пустоши, все гомонили, ругались, а этот психованный Гена, не зная, на ком ещё сорвать злость, взял да обозвал его тупым хомяком. Обидно, конечно. За что, спрашивается? Стоял себе, никого не трогал и в отличие от всех остальных, даже слова не произнёс. И вот, пожалуйста, получи и распишись — тупой хомяк! Другой бы, по меньшей мере, огрызнулся бы на Гену, но только не он. Ну не получалось у него с кем-то скандалить. Даже не пытался ни разу. Так уж воспитан.

В комнате горела керосиновая лампа. Кеша сидел в кресле, ел овсяное печенье и запивал его апельсиновой газировкой из пластиковой бутылки. Ему было тридцать пять, и он действительно походил на большого хомяка. Круглое лицо, пухлые щёки, короткий ёжик волос. Когда Кеша улыбался, все отмечали, что передние зубы у него слишком уж выпирали и напоминали резцы какого-нибудь грызуна.

В отличие от остальных людей, угодивших в эту чёрную пустыню, он не паниковал, хотя волнение испытывал. Но то было приятное волнение, замешанное на предвкушении.

Кеша сделал глоток газировки и посмотрел на фотографию на столе. На снимке была его мама. Любимая мамочка. Она застенчиво улыбалась.

— Скоро мы увидимся, — пообещал он, ни секунды в этом не сомневаясь.

Кеша был единственным человеком в деревне, кто знал, что произошло. Ну, ещё бы, ведь это именно он истончил преграду между мирами. Точнее, внёс существенный вклад в истончение. Пришлось, разумеется, потрудиться. Пришлось делать то, что вызывало омерзение, горечь, но оно ведь того стоило!

Он всю жизнь прожил в Белой Дали. Ни на море ни разу не ездил, ни в санатории. Даже в столице не был. И его это устраивало. Работал в Шатуре упаковщиком на конфетной фабрике. После работы никогда нигде не задерживался, сразу спешил домой. Только здесь он чувствовал себя спокойно, уютно. Только в деревне не испытывал дискомфорта. Мама называла его неисправимым домоседом. Он улыбался на эти слова, ему нравилось всё, что бы мама ни сказала. Однако она не знала истинной причины, почему ему только в Белой Дали было хорошо.

А причиной являлся Хесс.

Именно Хесс привязал его к деревне, сделал причастным к большой тайне.