Изнанка матрешки. Сборник рассказов

Шкура дёрнулась, вздыбилась, приподнимаясь и принимая форму полусферы. В глаза, в лицо плеснуло омерзительным светом, полыхнувшим из проплешин шкуры Убо. Глеб застонал и обессиленно завалился на сидении. Заболел позвоночник, ослабели руки и ноги. Его как будто проткнули острым раскалённым стержнем сверху донизу. Отпала челюсть, рот наполнился кислотой, которую, как не пытался Глеб, не удавалось ни сплюнуть, ни проглотить.

Так длилось с минуту-две, может быть, и дольше, потому что глаза Глеба, не потерявшие способность видеть, отметили немало событий, не осознанных и оттого не связанных, казалось, между собой.

Оживший взъерошенный Убо плавно плывёт в сторону, словно сносимый слабым ветерком…

Меловая фигура Соколова, застывшая нелепой статуей на фоне развороченной земли темнеющих к вечеру джунглей…

Невысокий тщедушный человечек с белой набедренной повязкой на иссиня-угольном тельце с видом сомнамбулы приближается к парящему над землёй Убо. Протягивает к нему руку, и Убо плывёт к нему, а потом за ним в чащу леса…

Могучий Макаров выскакивает из-за рамки переднего стекла кабины, хватает в охапку застывшего негнущегося Соколова и тащит куда-то из поля видимости…

Потом – ужасный болезненный миг – стержень, связавший все члены, ослаб, сломался и растаял, разбежался по жилам, возвращая телу способность двигаться, ощущать адскую боль, а мозгу анализировать события.

Руки и ноги затряслись в бешеном ритме, застучали зубы, в груди заклокотал огонь, а спину приморозило к спинке сидения. Появилась слеза и наполнила глаза. Дудко застонал.

Дверцу кабину рванули извне, и в открывшемся проёме показалось бледное растерянное лицо Шелепова с подрагивающим подбородком. Он встретился с измученным взглядом Глеба и шумно, сквозь зубы, передохнул.

– Жив?.. Тебе помочь?

– Соколов?

– А-а!

По тому, как Шелепов выдавил этот гортанный звук, и как у него исказилось лицо, Глеб понял – произошло самое страшное…

Через день, когда останки Соколова увезли, чтобы переправить на родину (в сопровождении Шелепова) и подвергнуть экспертизе, приступили к работе по строительству дороги. Короткое недомогание и потрясение от случившегося сменилось у Глеба необыкновенным подъёмом духа, силы и производительности. Казалось, если захочет и взмахнёт руками – то полетит.

Он с удивлением отмечал ежедневные в себе изменения: невиданную сноровку, раскрепощённость и выносливость, словно вернулась к нему славная пора, не знающая усталости, запретов и проблем – юность. Сочнее стали краски окружающего мира, спал он теперь часа три в сутки и вставал посвежевшим и деятельным с песней. С годами слегка одряхлевшие мышцы наполнились упругостью под посвежевшей кожей, мощные пульсации помолодевшего сердца разогревали кровь. Ничто ему не мешало работать за себя и Соколова. Рабочие с удивлением и даже с некоторой опаской посматривали на него, а Щербаков мрачно отвечал на его небезобидные шутки и уходил с Камиллом к другим бригадам, точно избегал общения с Дудко.

Где-то пропал проклятый Убо и колдун Нгубо, уведший зверя в канитель джунглей.

Строительство дороги набирало темпы, и на месте былого холма Убо плотной тёмной лентой лежал асфальт, своим существованием не оставляя места для легенд и суеверий. Далеко впереди намечал трассу Владимир Макаров.

Но через неделю, к вечеру – Глеб полоскался в душе – в импровизированный посёлок дорожников пришёл, едва передвигающий ноги, Нгубо. Он сел перед дверью вагончика душевой и на расспросы Камилла не отвечал, ожидая выхода Дудко. Тот, жизнерадостный, проголодавшийся, приятно ощущая своё здоровое, сильное и гибкое тело, вышел из вагончика и почувствовал приближение чего-то неизбежного. Перед ним сгрудились маленький, обугленным поленцем, Нгубо, встревоженные Щербаков и Камилл, толпа любопытных рабочих.

На лице бульдозериста ещё блуждала недоуменная улыбка, а Нгубо слабым прерывистым голосом стал что-то говорить, от чего Камилл и рабочие заволновались и даже подались на шаг назад.

– Он говорит… – у Камилла дрожали губы. – Это он, Нгубо, много-много лет назад приказал закопать Убо… Если Убо посмотрел на человека и человек остался живым, то он становится… бессмертным… Да бессмертным и повелителем Убо…

Дудко перестал вытирать голову углом полотенца, перекинутого у него через крутое плечо, едка ли ещё понимая переводчика, который, продолжая говорить, медленно отступал от непроизвольных шагов Глеба, сделанных, чтобы лучше слышать.

– Нгубо был повелителем Убо почти полтысячи лет. Убо закопали, чтобы не было других бессмертных и его повелителей, потому что с появлением нового бессмертного старый умирает… Тогда Нгубо не хотел умирать… Сегодня Нгубо умрёт в полночь. Он сделает это с радостью. Он устал жить… Теперь бессмертный и повелитель Убо ты, белый человек… – Камилл помолчал, ожидая, что ещё скажет Нгубо, и добавил от себя: – Это ты, Глеб Дудко!

Тут же у Нгубо подкосились ноги, он упал маленькой кучкой костей, обтянутых, будто спечённой временем кожей, блаженно ожидая своего смертного часа.