Изобилие (сборник)

Перед нами крутая сопка, густо поросшая какими-то тонкими, похожими на рахитные елочки кустами, а за ней начинается город. Нам известно, что город этот большой, но сейчас его близость совершенно не ощущается. Не видно огней, не слышно звуков жизни. И вокруг нас лежат сотни людей, но их не слышно, не видно. Тихо.

Я перевернулся на живот, уткнул лицо во влажный, мягкий мох. Хорошо он пахнет.

– Добивай, – ткнул в плечо Арбуз.

Я принял окурок, сделал тяжку. Пустая теплота наполнила грудь.

– Гадость какая! «Беломору» хочу.

Арбуз шутливо стал оправдываться:

– Извини, но в продаже имелись только эти.

– Ладно, – говорю сержантским тоном, – извиняю пока.

После четвертой затяжки от окурка остался только фильтр. Я вмял его в мох, сплюнул и перелег на спину.

Небо бесцветное и скучное. Одежда отсыревшая, воняет… Противно. Пальцы ног чешутся, их уже давно и упорно поедает грибок.

– Арбузик, расскажи давай что-нибудь.

– Что?

– Ну, интересное.

Он думает.

Потом говорит:

– Нечего.

– Тогда неинтересное.

Он еще немного подумал и повернулся ко мне:

– Вчера анекдот услышал, когда у ПХД торчал. Ты его знаешь, наверное…

– Может, не знаю.

Арбуз устроился поудобнее, поджал ноги к животу.

– Короче, жена торчит с любовником. Ну, все дела. Вдруг – муж. Жена выбегает к нему с ведром. Ну, с мусорным: «Вынеси, дорогой!» Муж взял, понес. Любовник скорее оделся, забежал этажом выше, дождался, короче, когда муж в квартиру вернулся, а потом домой покатил. Ну, приходит домой, а жена ему на пороге сразу ведро: «Вынеси, дорогой!»

С Арбузиком мы вместе с того дня, как закончилась учебка и нас привезли на заставу. На учебке мы были в разных ротах, а на заставе держались вместе. Многое с тех пор изменилось, среди многих людей мы побывали, и вот теперь черт знает за сколько сотен км от того места, куда были призваны, черт знает в каком подразделении. Здесь у нас и погранцы, и вэдэвэшники, и болты. Называется это скопище – БПУ. Батальон пограничного усиления. Сначала в нем были только мы, пограничники, мы охраняли таможню, ж/д станцию, проверяли проходящие мимо составы, а потом… Потом все перемешалось, и наш батальон, разросшийся до размеров полка, вдалеке от границы выполняет самые сложные боевые задачи.

Мотаемся по всему округу, занимаем и оставляем какие-то мелкие городки, поселки с тарабарскими названиями, моемся в речках и озерках, разбегаемся, соединяемся, лазаем по болотам, садимся в развороченные вагоны, куда-то трясемся в удушливом ящике БМП, устраиваем облавы, окружаем и попадаем в окружения.

Теперь вот лежим перед сопкой, за которой начинается большой город, как нам сказали, самый крупный в этих краях. Я вчера видел у командира роты план: за сопкой начинается стадион, рядом территория какой-то бывшей в/ч, а дальше склады и жилые кварталы. Наша цель – прорваться до вокзала и занять оборону. Слева и справа от нас другие подразделения и формирования, и у них тоже свои цели и задачи.

– Знаю этот анекдот тыщу лет, – говорю я Арбузику.

– Предупреждал же…

Он уныло вздыхает и отворачивается.

Несколько минут не было никаких, даже самых слабейших звуков. Я лежал с закрытыми глазами, так как-то уютнее и, кажется, теплее. Думать ни о чем не хотелось, но когда лежишь вот так, мысли лезут, лезут… И становится страшно.

Арбузик зашевелился, чиркнула спичка. Потом я почувствовал запах крепкого табака. Заныло внутри, как от голода. Но опять просить оставить было неприятно – он экономил, а я… Слушал, как Арбузик шумно втягивает дым, выдыхает, плюется…

Он сам толкнул в плечо:

– На, на парочку тяжек.

Это был влажный чинарик овальной сигареты. Может быть, «Астры» или «Памира». Я жадно стал докуривать, даже сел, для большего удовольствия.

– Сучара ты, Арбузик! – сказал ласково.

Он улыбнулся и объяснил:

– С вечера бы всё искурили, а сейчас бы… сосали.

– Ты прав, чебурашка. – Я раздавил миллиметровый окурок во мху и лег на спину. – Хорошо-о…

Долго без движения лежать не получалось, тело зудело, и невольно приходилось менять положение – тогда одежда терлась о кожу, и на какое-то время становилось полегче. Лишь пидорка, приросшая к голове, не двигалась – кажется, она не упала бы, если б меня подвесили вверх ногами.

– Слушай, – тихо позвал Арбуз.

– Чего?

– Дай на Ленку посмотреть. А?

– Обкончаешься, – пошутил я, но расстегнул заполярку на груди, залез рукой в глубь липких, вонючих одежд. Там, во внутреннем кармане кителя, лежал блокнот, а в нем истертая по краям фотография.

Арбуз долго смотрел в белой мутности на снимок, горестно вздыхал и двигал скулами.

– А меня никто не ждет, – сказал то же, что и всегда. – Родители только, братишка. Писем нету… Знаешь, у меня такой братишка классный!

– Ты рассказывал.

– Рассказывал…

Арбузик отдал фотографию и загрустил.

Грустит он редко, но, когда грустит, мне тоже очень плохо. И жутко как-то становится.

– Э, ты чё? – начал я его тормошить. – Скоро домой, не ной ты…

– А-а…