Изобилие (сборник)

Я жду Ленку в избушке на курьих ножках, что стоит в детском городке, среди качелей, песочниц, деревянных статуй сказочных персонажей. Шестой час, ее нет, а договорились на половину пятого. Выпил пиво (все три литра), рассчитанное на нас двоих, искурил почти пачку папирос. Где ее носит? Холодно же, опять снег пошел, хоть и середина апреля, а весны не чувствуется, так же, впрочем, как и в моей душе. В училище завал, по теории музыки жуткие задолженности, по кларнету – вообще мраки. А дома, в гнилой, покосившейся лачуге, находиться не могу просто. И Ленка вдобавок не идет, не хочет порадовать меня.

Ленка, Ленка, ты одна осталась в моей жизни, единственный человек, с кем мне хорошо, с кем могу свободно поговорить. С недавних пор ты мне необходима, Лен. Меня тянет к тебе, как иголку к магниту, и, если ты сейчас не придешь, я сам пойду к тебе, буду тебя искать.

Мы учились в одной школе, она на два года младше; не в этом городе, а далеко отсюда, в другой республике. Ленка и тогда мне нравилась, я пытался дружить с ней, но не получилось – Ленка ходила с крутыми парнями, а я всегда был замкнутым, тихим. Потом ушел в армию, мои родители перебрались сюда, и в родном городе я больше не был. Прошлым летом дембельнулся, поступил в музыкальное училище и в ноябре вдруг столкнулся на городском КВНе с ней, с Ленкой. Теперь мы дружим. Она такая же, как и три года назад, только похудела немного; тоже живет здесь, вместе с родителями, учится в педучилище.

Ну где же ты, Лен?! Я так замерз, я одинок, я так тебя жду!

Пусто в детском городке, сыплет мелкий снег, налетает порывами ветер. Осень, осень совсем.

И вот она! Идет по тротуару, закутавшись в черный широкий шарф, спрятав лицо от холодного ветра. Торопится. Видимо, что-то серьезное задержало ее, но ничего, она пришла, и, значит, я не пропаду.

– Привет, Лен, наконец-то!

– Привет!

Она поднялась по лесенке, согнувшись, влезла в маленькую избушку. Устало присела на пластмассовый ящик из-под пепси-колы.

– Фу-уф, запарилась! Долго ждешь?

– Почти час, Лен. Что случилось?

– Да мать стирку устроила, а пакет же под ванной, еле удалось вытащить. Даже не пробила, так покурим.

– Угу.

Я уже потрошу папиросы, табак летит на доски пола. Ленка вынула из-под пуховика целлофановый пакет, развязала, мнет сухую траву, измельчает.

– Скорее бы лето, блин! – говорю. – Сходим на опытное поле… Там когда брать можно?

– В июле уже ништяк, – отвечает Ленка. – Дай я тоже забью. По паре косяков хватит?

– Не знаю, шалу́ эту еще не курил – ты же пылью баловала.

Быстро приготовляем четыре косяка. Ленка раскурила первый. Глубоко, в несколько приемов, затянулась, передала мне. Да, надо запасаться травой, если б не Ленка, я бы просто сдох здесь, в этом чужом пока мне городе.

– Нет, так слабая. Из нее кузьмича ништяк пожарить или манаги сварить. Давай паровозик.

Вставляю папиросу угольком в рот, дую, Ленка ловит густой, желто-зеленый дым своим ртом. Потом меняемся.

– Что, пиво выпил уже?

– Угу. Ждал тебя, хлебал со скуки. Хорошо, что пришла все-таки, Лен…

– Как я могу не прийти, что ты? – И она смотрит на меня теплыми, красивыми глазами, мне становится так хорошо, так спокойно… Она, она рядом, она со мной…

– Ленка…

Она улыбается. А вокруг ветер, снег; редкие, хмурые прохожие куда-то спешат, проклинают погоду, мучаются от забот и проблем. Нам хорошо, мы сидим в избушке вдвоем, укрытые от всех, спрятавшиеся хоть на время от этой серой и беспонтовейшей жизни.

– Лен, а давай на дискотеку сходим, в «Юности» сегодня будет. Давай?

– Ну, давай. Сейчас зарядимся… цепанет… Взрывай второй.

1996 г.

Художник

Дело к вечеру. Наползает холод, из труб валит густой и едкий угольный дым. Голые деревья, торопливые прохожие, автомобили. Ничего не хочется, никаких мыслей в голове, просто надо куда-то идти, вдыхать дым, смотреть на дома, перешагивать лужи. Багровая полоса на самом краю неба. Вот-вот стемнеет. Скучно.

Вижу пьяного. Он сидит на асфальте около бетонной плиты автобусной остановки. Голова на коленях, лицо спрятано, грязные руки запутались в волосах. Домашние тапочки на ногах, красный, знакомый, с масляными пятнами свитер. Ха, да это же художник Димыч сидит!

Я закурил, подошел, потряс за плечо:

– Димыч, эй!

Руки разжали голову, заросшее, серое лицо поднялось с колен. Бессмысленный взгляд мутных глаз, мокрая борода.

– Акуаа-а… пото-аа…

Я присел на корточки.

– Димон, ты чё? Ну и нагрузился ты!

Глаза его блуждают, непонятные слова текут изо рта:

– Якау-у… пото-аа… дамо-а…

– Чего?.. Давай-ка пойдем! Поднимаемся, Димыч. Во-от…

Он легкий, сухой, послушный. Мы уже на ногах. Потихоньку пошли.

– Давай, Димыч, до дому, до хаты. Ты чё? Трезвяк же! Ты чё?.. Давай-давай, не вались…

– Дава-ааа…

Не хватало еще вытрезвителя. Потом бегай выкупай.

– Давай, Димыч, давай!

Ну и, конечно, патруль навстречу. Трое молодых здоровенных парней, двое в форме, один в цивильном, но с рацией. Сейчас загребут Димона, да и меня в придачу.

– Так, остановились! – приказывает главный, по погонам – сержант.

Я послушно останавливаюсь, изо всех сил держу сползающего на землю Димыча.