Изобличитель. Кровь, золото, собака

Ахиллеса так и подмывало напомнить о том, что случалось не раз и в нашем богоспасаемом Отечестве, и в иностранных державах: когда дети убивали родных отцов и матерей, отцы и матери – родных детей. Но обострять ситуацию и заходить слишком далеко не следовало.

Постаравшись придать лицу некоторое простодушие – и надеясь, что это у него получилось должным образом, – Ахиллес сказал примирительно:

– Павел Силантьевич, дорогой! Да что с вами? Откуда такая ажитация? С чего вы взяли, что я вас подозреваю?

Сидельников резко бросил руку в боковой карман модного пиджака. Ахиллес напрягся, уже представив, как в случае осложнений обеими ногами опрокинет на своего визави[30] не столь уж и тяжелый стол, а сам бросится со стула на пол.

Нет, никаких осложнений – забинтованная рука извлекла на свет божий не какой-нибудь огнестрельный предмет, а обычный серебряный портсигар со знакомым сюжетом на верхней крышке – три конских головы в уздечках. Выпускается в массовом порядке, как булки в большой пекарне, и стоит не так уж дорого. Управляющий богатого купца, пожалуй что, мог позволить себе и гораздо более дорогой – в особенности если он, как Сидельников, холост и расходами на содержание семьи не обременен.

Нажав на кнопку с красной стекляшкой так, словно давил на спуск револьвера, Сидельников распахнул портсигар так резко, что часть папирос просыпалась на пол. Поднимать их управляющий не стал – прямо-таки бросил в рот одну из оставшихся и принялся чиркать спичкой. Спичка сломалась, не вспыхнув. Со второй произошло то же самое.

Ахиллес вежливо поднес ему зажженную спичку. Одарив его яростным взглядом, Сидельников все же прикурил, вдохнул дым так, словно хотел покончить с папиросой одной затяжкой. Ахиллес терпеливо ждал. Нет, затяжек потребовалось все же четыре. Раздавив окурок в девственно-чистой – если не считать двух спичек – пепельнице, Сидельников уже чуточку спокойнее, но все же сердито-возбужденно воскликнул:

– То есть как это – с чего взял? Вы же при мне спрашивали у доктора о времени смерти, и он ответил: с большой вероятностью меж полуночью и часом ночи. А вы меня спрашиваете, где я был во время убийства! Значит, подозреваете!

Тем же примирительным тоном Ахиллес продолжал:

– Право же, Павел Силантьевич, вы серьезно ошибаетесь. Я вовсе не подозреваю вас лично. Я подозреваю всех. Понимаете? Всех, кто знал, что у господина Сабашникова была неосмотрительная привычка держать деньги – в том числе, как я убедился, и достаточно крупные суммы – в незапертом правом верхнем ящике письменного стола. Всех, кто знал, что накануне господин Сабашников получил в Русско-Азиатском банке десять тысяч. Никаких подозрений персонально в ваш адрес. Поймите, это азбука сыскного дела: пока не найден виновник, при первых шагах следствия подозреваются все. Потом-то кандидаты в убийцы и грабители отпадают один за другим – когда пройдет достаточно много времени, чтобы изучить каждого и сказать точно: вот этот убить не мог, этот никак не мог… а вот этот и убил! Но я только начал, делаю первые шаги, как только-только вставший на ножки малыш. Просто-напросто сложилось так, что из всех подозреваемых вы встретились мне первым. Ну, поняли вы наконец? Вы же умный человек, иначе в столь молодые годы ни за что не стали бы управляющим в столь крупном и серьезном торговом предприятии…

Какое-то время Сидельников сердито сопел, потом закурил новую папиросу, уже гораздо спокойнее, и проворчал:

– Понимаю. И все равно… Думаете, приятно такое слышать?

– Павел Силантьевич, я же не из неприязни к вам – откуда она, если я вас сегодня увидел впервые в жизни? Повторяю: это азбука сыскного дела – в подобных случаях подозревать всех.

– Да понимаю, понимаю… – ворчал Сидельников. – И все равно неприятно…

– Вот и скажите, где вы были в указанное время. Еще лучше, если есть кто-то, кто может подтвердить, что вы именно там и находились. Юристы это называют alibi. В этом случае вы моментально очищены от всех и всяческих подозрений, слово чести. Таковы уж у нас порядки, не нами заведены, и не вчера…

Его собеседник опустил глаза, явно что-то для себя решая, потом сказал решительно:

– Ваша правда, господин подпоручик. Есть такой человек, который может сказать, где я был с вечера и до утра. Да понимаете ли… Коли уж вы на сыскной службе, жизнь и людей повидали. Должны знать, бывают такие случаи, когда порядочный человек не может сказать, где он был и с кем. Ну вот не может, и все тут! Вы уж поймите мое положение, никак я не могу язык распускать…

Кажется, Ахиллес понимал мотивы Сидельникова. Правда, до сих пор он с таким сталкивался лишь в чувствительных романах – младшая сестренка их обожала со всем пылом гимназистки четвертого класса, и Ахиллес любопытства ради полистал парочку.

– Думается мне, я понял, – сказал он. – Женщина? Молчите, но я по вашему лицу вижу, что правильно догадался. Женщина, конечно же. И вы, как человек благородный, компрометировать ее никак не хотите.

Подняв голову, Сидельников глянул ему в глаза:

– Именно.