Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Что ж, случается и такое… – сказал Ахиллес. – Но ситуация такова, что я просто вынужден быть злым и непреклонным. Убийство с кражей десяти тысяч рублей – дело крайне серьезное. Так что я, можно сказать, обречен на жестокость – по служебной обязанности. Конечно, ваше благородство делает вам честь, но в подобных делах любые благородные чувства в расчет не принимаются и на веру приняты быть не могут. Подозреваемых, согласитесь, много. Мы, разумеется, проверим всех до одного… но когда это еще будет. И времени, согласитесь, отнимет немало. Меж тем один подозреваемый у меня уже имеется. Вы отвечаете, так сказать, всем необходимым требованиям: и о деньгах знали, и с расположением комнат знакомы, так что подозрения отнюдь не ложны. Давайте говорить откровенно. В сложившихся обстоятельствах я просто обязан вас арестовать и препроводить в губернский замок[31]. Допрашивать вас более не будут – достаточно нашего с вами разговора. Так что вы будете просто сидеть на нарах. Я не буду говорить, что верю в вашу виновность либо невиновность. Вера – дело церковное, а сыщикам нужны факты. Те факты, что уже имеются, – против вас. Хорошо, вы невиновны, и это сделал кто-то другой. Но доказать свое alibi вы не можете. Так что оставаться вам за решеткой до тех пор, пока не сыщется настоящий виновник. А уж насколько это затянется, никто сейчас сказать не может. Но что надолго – сомнению не подлежит. В тюрьме неуютно, Павел Силантьевич…

Он помолчал и, неотрывно глядя на понурившегося собеседника, продолжал уже гораздо мягче:

– Могу вас заверить честным словом офицера, что в подобных случаях – а они нередки – полиция сохраняет максимальную деликатность и тайну блюдет. Мы же не звери и не старушки-сплетницы. Нас совершенно не интересуют ваши, так сказать, маленькие житейские радости, каковые не подпадают ни под одну статью Уголовного уложения. С дамой вашей побеседуют в высшей степени тайно и деликатно. Даже если она замужем, нравственность ее нас не интересует. Она замужем?

– Нет, – сказал Сидельников, вновь потупившись.

– Тем более, – сказал Ахиллес. – В такой ситуации никакой компрометации и нет. Грешок из тех, что вам отпустит любой священник на исповеди – но не из тех, что могут заинтересовать полицию. Мы все живые люди, в конце-то концов, понимаем прекрасно, что холостые молодые люди монашеский образ жизни не ведут. Признаюсь вам, я сам человек холостой, так что прекрасно вас понимаю и не осуждаю ничуть… Повторяю, с вашей дамой побеседуют крайне деликатно и сохранят все в тайне, слово офицера. Ну вот, пожалуй, и все. Беседовать нам, пожалуй, более и не о чем. Делайте выбор, Павел Силантьевич: либо откровенность, либо губернская тюрьма. Все теперь от вас самого зависит. Я вам даю минуту на размышление, после чего кликну городового и в случае дальнейшего запирательства отправлю вас прямиком в тюремный замок. Итак?

Он отстегнул цепочку своих карманных часов, нажал кнопочку, открыв крышку циферблата, положил их перед собой на стол и, уже не глядя на собеседника, сказал равнодушным тоном:

– Я начал отсчет минуты…

Тридцать секунд, сорок… Ахиллес испытывал нешуточный охотничий азарт. Пятьдесят…

– Ну что же… – сказал Сидельников полным безнадежности голосом. – Остается полагаться лишь на честное офицерское слово… Да, был я с вечера и до утра у женщины. Она, правда, не входит в категорию «дам», но женщина исключительно приличная. То, что мы… Вы правильно подметили: монашеский образ жизни молодые холостые люди… и молодые вдовы сплошь и рядом не ведут. А она именно что вдова, моложе меня на три года. И намерения у меня самые серьезные – в скором времени вступить в законный брак. Чему она будет только рада. Я, конечно, господин подпоручик, погулял немало, чего уж там, но мне уж двадцать семь, – он бледно улыбнулся. – Перестарок, можно сказать, хотя это слово исключительно к девицам применяется. Я, скажу вам откровенно, не из вечных гуляк. В мои годы житейской определенности хочется, семейной жизни, детишек. Да и Анюте мужское плечо требуется. Ей после смерти мужа портерная в наследство досталась, дело она ведет умело вот уж третий год, но все равно, не из тех женщин, что способны всю жизнь самостоятельно каким бы то ни было делом руководить. И… Не писаная красавица, но крайне мила.

– Ну что же, – сказал Ахиллес. – С житейской точки зрения все у вас удачно складывается, а это не у каждого выходит… Анюта, говорите… Анна?

– Анна, – сказал Сидельников, как-то теплея лицом. – Анна Федоровна Булыгина, а портерная называется «Бавария». Быть может, знаете?

– Даже более того, – сказал Ахиллес. – Я там бывал пару раз, правда, самой хозяйки ни разу не видел. Что же, заведение небольшое, но репутацией пользуется хорошей, безусловно, доходное… Искренне надеюсь, что вы мне не соврали, и Анна Федоровна все подтвердит… Вам пока что придется посидеть в гостиной вместе с остальными – до того момента, когда я завершу здесь допросы.

И встал, недвусмысленно давая понять, что беседа окончена. Сидельников повторил:

– Остается полагаться на честное офицерское слово…