Изобличитель. Кровь, золото, собака

Однако… Сыскного опыта у Ахиллеса практически не было (не считать же за опыт недавнюю историю с приказчиком-альфонсом. Проба пера, так сказать…), но кое-какой жизненный имелся. И он прекрасно знал: и у мужиков и у баб из простонародья за такой вот внешностью могут скрываться и недюжинная хитрость, и ум. Обожает наше простонародье изображать перед барами-господами дурака либо дурочку – из житейской практичности, с дурака, как всем известно, и спрос меньше…

Впрочем, держалась она без малейшей скованности, поглядывала скорее с любопытством. Степенно усевшись по приказу Ахиллеса, сказала нейтральным тоном:

– Я уж все рассказала и господину приставу, и господину околоточному, господин сыщик…

– Ничего не попишешь, – пожал плечами Ахиллес. – Придется еще раз и мне рассказать. Так уж у нас заведено при случае убийства, порядок такой.

– Ну, ежели порядок, тогда что ж, – сговорчиво сказала Марфа. – Порядок завсегда порядок, к чему бы ни прикладывался… Что желаете услышать, господин сыщик? Вы уж простите темную бабу, я в разных там отличиях в одежде форменной не разбираюсь. Вижу только, что мундир у вас чуточку не таков, как у господ полицейских, и погоны не те… Как вас навеличивать-то, простите великодушно?

– Очень просто – господин подпоручик, – сказал Ахиллес. – Давно служишь?

– Шестой год пошел, господин подпоручик.

– Довольна местом?

– Очень. Хорошие господа, и мной довольны. На большие праздники завсегда подарят что: ситцу там на блузку, гребень хороший, а на Рождество так и пятирублевик золотенький…

– Хорошо стряпаешь, значит?

– Да уж дал Господь к тому рученьки…

– Слышал я, и кислые щи хорошо делаешь?

– Господа хвалят, – сказала она с тем спокойным достоинством, свойственным хорошо знающим свое дело мастерам, чем бы они ни занимались. – Прикажете подать бутылочку? Сей момент сделаем.

– Потом, пожалуй, – сказал Ахиллес. – Расскажи-ка лучше, что в прошлую ночь случилось… вернее говоря, не слышала ли ты чего после полуночи?

– Да как же было не слышать, господин подпоручик? Легла я аккурат после полуночи – поздней обычного, да так уж пришлось. Сегодня хозяева гостей ждали, его степенство Митрофана Лукича Пожарова, а значит, с утра работы мне было б невпроворот. Вот я и постаралась, чтоб назавтра поменьше трудиться – птицу щипала и потрошила, овощу разную чистила, рыбу…

– Достаточно, я уяснил суть, – поднял ладонь Ахиллес. – Значит, легла ты после полуночи… Когда точно, не скажешь?

– Отчего же не сказать? Когда я все закончила и собралась спать идти, часы на кухне аккурат четверть первого показывали. Засыпаю я, господин подпоручик, не так чтобы сразу, поворочаюсь сначала недолгое время, а то и овец посчитаю, как барыня научила. Это в молодые годы ухо на подушку умостишь – и сразу сны видятся, а теперь не так вовсе… Только-только начала задремывать, в той стороне, где хозяйский кабинет, ка-ак хлобыстнет! Будто стекло разбили. С меня сон и слетел. Лежу и дивлюсь: это что ж такое? Знала я, что хозяин в кабинете какими-то делами занят – да чего б ему в здравом уме и трезвой памяти самому у себя стекла бить? Он и когда выпить случается, не бил ничего и не ломал, не то что иные. Вот служила я допрежь у одного купца, так он, когда водочки переупотребит…

– Это мне не интересно, – оборвал ее Ахиллес. – Значит, хлобыстнуло… И что было дальше?

– Ну, что? Лежу себе и думаю: что за чудасия? А более – ни звука. Тишина стоит такая, что хоть ножом ее режь.

– Что и собака не лаяла?

– Не брехнула ни разу. Тишина… Чтой-то жутковато мне стало: известно ж, кто, люди говорят, после полуночи является… Лежу, тишину слушаю… Сердце не на месте… Тут входит барыня в капоте, лица на ней нет, вся бледная. Она тоже слышала, как стекло билось. Пошла в кабинет, дверь подергала – изнутри крючок накинут. Постучала, позвала хозяина – а он не откликается. – Она понизила голос едва ли не до шепота: – Потом смотрит – а на входной двери оба крюка висят свободно, заходи, кто хочешь. А я ведь сама видела, как Дуня их вечером накидывала – это ей поручено. Тут и меня торкнуло. Аж затрясло. Ладно бы хозяина в кабинете удар хватил – он уж в годах, и помоложе с ударом сваливались. Но отчего ж стекло там разбилось? И крючка оба сняты…

– Вот давай-ка о крючках, – прервал ее Ахиллес. – Любопытно мне стало (ему действительно было любопытно). Почему на дверях крючки, пусть и увесистые? Купцы – да и не они одни – любят засовы, да посолиднее, у моего квартирного хозяина, купца Пожарова, на входной двери их целых два, да таких, что любым волка убить можно. И во флигеле, что я занимаю, засов стоит, правда, поменьше… Отчего так?