Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Да, мы обычно ужинаем в восемь… разумеется, если нет гостей. Муж сказал еще за супом, что будет работать после полуночи, так что я могу ложиться спать, не дожидаясь его… Должно быть, дело было вовсе уж неотложным. Он собирался сегодня отправлять очередной караван в Туркестан, в столе у него лежали десять тысяч для приказчика, который туда поедет… Они ведь пропали, да?

– Увы… – кивнул Ахиллес.

– Боже мой, значит, его вульгарно убили из-за денег… Будь они прокляты… Я ведь сто раз говорила ему, что следует поставить вместо этих дурацких крючков надежный хороший засов. Будь на двери засов, ничего бы и не случилось, верно?

– Пожалуй, – кивнул Ахиллес.

– Ну вот… А они наверняка просунули в щель нож и подняли крючки. Я так уверенно предполагаю, потому что на моих глазах полицейские именно так открыли дверь в кабинет – взяли два ножа из кухни, один сломался, а другим удалось поднять крючок…

– Да, я знаю, – сказал Ахиллес. – Вы не спускаете на ночь собаку?

– Отчего же. Фома Трезора спускает с цепи что ни вечер. И вновь сажает рано утром, когда рассветет. Не то чтобы мы так уж боялись грабителей, просто… Просто у купцов так уж принято.

– Понимаю, – кивнул Ахиллес. – А сколько лет вашей собаке?

– Года четыре. К чему такие вопросы?

– Четыре года… – задумчиво сказал Ахиллес. – Можно сказать, цветущий возраст. Кто-то мне говорил, что один год собачьей жизни равен семи человеческим… Он, насколько я понимаю, хороший сторож? Не забуду, сколь яростным лаем он меня встретил…

– Да, сторож он отличный…

– Есть нечто странное, – сказал Ахиллес. – Молодой пес, хороший сторож, не издал ни звука, когда эти злодеи вошли во двор и открывали дверь при помощи ножа… Как вы думаете, почему так случилось? Мне кажется, он не просто залаял бы, а непременно набросился…

– Возможно, его чем-то одурманили? – предположила она вяло. – Кто-то мне рассказывал, что грабители бросают через забор куски мяса с каким-то сонным зельем. Возможно, так и случилось вчера ночью. Мне рассказывали, что порой сторожевых собак приучают брать только ту пищу, что приносит хозяин… или кто-то из обитателей дома. И они ни за что не подберут неизвестно откуда взявшийся кусок с земли, каким бы соблазнительным он ни представлялся. Но Трезора никто никогда такому не учил… Как жаль…

– А кто его посадил утром на цепь, Фома?

– Нет, Марфа, перед тем как бежать за городовым. Она говорила, кстати, что Трезор выглядел как-то странно: бродил по двору, пошатываясь, слюна текла из пасти, вообще он был какой-то… не такой. Она подумала сначала, что он сбесился, перепугалась, но потом присмотрелась и поняла, что никак не похоже: он у нее на глазах долакал воду из миски, а ведь бешеные собаки не пьют, наоборот, шарахаются от воды…

– А почему не Фома? Часто бывает, что он вот так утром не сажает собаку на цепь?

– Случается, но очень редко… Понимаете, он пару раз в год запивает… впрочем, не запивает, а просто напивается вечером до бесчувствия и просыпается очень поздно. И уже больше не пьет.

– Ну, собственно, это никак и не запой даже, – сказал Ахиллес. – И ваш супруг это терпел?

– Да… Это ведь случалось редко, ну буквально пару раз в год. И никаких последствий за собой не влекло – Трезора сажала на цепь Марфа, он ее со щенка знает и слушается. Муж сказал: прогнать, конечно, нетрудно, но Фома очень исправно служит, а два раза в год – это, в сущности, пустяки. Новый, чего доброго, запьет и надолго, придется выгонять, искать очередного…

– Резонно, – сказал Ахиллес. – Я бы тоже так рассудил…

– Резонно, – подтвердила она тусклым голосом. – Я с мужем была совершенно согласна. Новые люди – это порой не только новые радости, но и новые невзгоды…

«Неглупа, – подумал Ахиллес, – ох неглупа…»

– Что вы еще хотите узнать, господин… подпоручик?

Никак не походило, чтобы она тяготилась беседой и стремилась уйти. Ахиллес сказал мягко:

– Расскажите, пожалуйста, что происходило той ночью. Итак, вы услышали, как разбилось окно… Это вас разбудило или вы еще не уснули?

– Уснула, но, видимо, неспокойно, не крепко…

Все, что она рассказывала, ни в малой степени не расходилось с рассказом Марфы – и ни в малейшей степени его не дополняло, так что, собственно говоря, было Ахиллесу совершенно не нужно. И все же он слушал, изображая самое живое внимание, слушал бесстрастный, мелодичный голос. Она курила пахитоску за пахитоской, пока они не кончились в портсигаре.

– А потом пришла полиция… Вот и все.

– Благодарю вас, Ульяна Игнатьевна, – сказал Ахиллес с поклоном.

– Вы их поймаете?

– Непременно, – серьезно сказал он. – Ульяна Игнатьевна… Мне еще нужно порядка ради побеседовать с вашим Фомой и осмотреть двор, это займет, я думаю, с четверть часа… Вы бы не согласились посидеть все это время в гостиной вместе с остальными? Разумеется, я не буду настаивать, если вам худо и вы хотите прилечь или просто остаться одна…