Изобличитель. Кровь, золото, собака

– А это, изволите ли знать, такая вот хозяйская причуда, – охотно пояснила Марфа. – И не в том даже дело, что у нас в Самбарске многие вместо засовов крючки ставят, исстари повелось, а в том дело, что крючки эти как раз и делал на своей фабрике Тит Иваныч, батюшка хозяина. Всяких разных размеров, от здоровенных, как у нас на двери, до совсем маленьких – для всех надобностей. Если угодно вам будет, посмотрите потом: там на каждом крючке клеймо выбито: «Тит Сабашников». Был он первым мастером в городе по крючкам, чем и гордился. И на ярмарке продавал, и по губернии расходились. Когда он долго жить приказал, Фрол Титыч фабричку-то продал. Говорил, не приспособлены у него руки к такому вот делу, он в торговле силен, а фабричкой еще управлять – нет особого желания. А управляющего поставь – глядишь, увидев, что хозяин в деле не разбирается, может и завороваться вовсе уж люто. Бывало такое… Фрол Титыч, мне так простой бабе думается, правильно сделал. Только с тех пор повсюду в доме крючки держит вместо засовов или там щеколд. В память о батюшке, что ли. Коли это причуда, так вовсе безобидная, бывают и похуже. Вот когда я служила, давно тому, у господина инженера Бобровского…

Ахиллес вновь прервал ее, решительно подняв ладонь:

– Не отвлекайся, Марфа, я тебя убедительно прошу… Что было дальше?

– Ну, что… Пришло нам с хозяйкой в голову: а вдруг мазурики в дом залезли? И с хозяином что плохое сотворили? Не зря ж он не отзывался, когда хозяйка стучала и звала, а окно, точно, у него в кабинете разбито – мы кой-как, страх пересилив, прошли по дому, во все комнаты заглядывали, разве что в мезонин не поднимались – и так было ясно, что били стекло не там. Ходим, аж трясемся обе, думаем: явись кто, такой крик поднимем, что вся улица сбежится, да и городовой ночью обход делает исправно… Нигде никого, и везде окна целые. Пробовали Дуню разбудить – втроем как-то и лучше, да не добудились. Спала, словно опоили чем… Что делать, и не знаем. Хозяйка сказала: может, пойдешь на улицу да городового отыщешь? Ведь неладно что-то в доме, ясно уже… Или хотя бы, говорит, сходи дворника Фому покличь – у него в дворницкой и топор, и колун, да и сам он – косая сажень[33] в плечах. Приоткрыла я дверь, выглянула – темень, ближний фонарь уличный далеко, тишина стоит мертвая… И не то что за ворота городового искать, а и в дворницкую к Фоме идти не хватило мне духу. Может, и с Фомой что сделали? Хотя он спит-то – пушкой не разбудишь, мог и не слышать. Может, и с Трезором что сделали, чего ж он голос не подает? Заложила я оба крючка и говорю хозяйке как на духу: хоть меня завтра с места сгоняйте, хоть что делайте, а не пойду я из дома, хоть режьте. Она не так чтобы особенно и рассердилась, ладно, говорит, Марфа, не ходи. А то ты уйдешь, я одна дома останусь – тоже страшно… Ну вот что тут делать? У хозяина есть пистолет, так он завсегда в кабинете. Да и будь он у нас, ни хозяйка, ни я не знали б, как с ним управляться, чтобы выстрелил, да не просто так, а куда надо… В конце концов хозяйка легла в углу у себя в комнате, а я рядом в креслах поместилась. Только сначала с кухни косарь[34] принесла: полезет кто, так хоть попробовать по башке ахнуть…

– И что?

– Так всю ночь и промаялась. Хозяйку в конце концов сон сморил часа уж через два, а я бы и рада подремать, да сон не берет. Как рассвело, набралась я храбрости, побежала к Фоме – а он, как Дуня, спит мертвецки, так и не добудилась. Выскочила за ворота, пометалась по улице, нашла городового, Трофима Логунова, обсказала ему все, тут оно и завертелось – пристав с околоточным приехали, дверь в кабинет открыли как-то, а там, страсти Господни… – она несколько раз мелко перекрестилась. – Лежит хозяин с ножом в груди, окно разбито… Я сама-то не заходила, чтоб от страху окончательно не обмереть, – хозяйка рассказала, она сразу туда кинулась, как полиция дверь открыла. Что окно выбито, я еще раньше сама видела, когда к Фоме ходила. Вот и все, а больше и рассказать нечего. За что такая напасть и откуда? Сроду, я от хозяйки знаю, в дом мазурики не лазили, да и по всей нашей улице такого давненько не бывало…

Отправив ее, Ахиллес вновь набил трубку, хотя в горле уже першило от непрерывного курения. Мысленно он уцепился за одну подробность, сравнение всплыло в голове очень быстро.

Трезор, как он убедился, сторож ретивый, молчал. Хотя на отравленного чем-то никак не походил – судя по той рьяности, с какой он встретил лаем Ахиллеса, по той ярости, с которой грыз доску.

Да, вот именно… Один из его самых любимых рассказов о Шерлоке Холмсе.

«– Есть еще какие-то моменты, на которые вы советовали бы мне обратить внимание?

– На странное поведение собаки в ночь преступления.

– Собаки? Но она никак себя не вела!

– Это-то и странно, – сказал Холмс».

Вывод напрашивался сам собой…