Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

Очевиден расизм инвектив поэта-символиста, ибо трудно найти расово чистого и «полноценного» французского писателя (Пруста, что ли? – наполовину еврей) или тем более русского, если даже Достоевскому Толстой приписывал еврейские черты, Пушкина Булгарин корил арапским происхождением, что-де не давало ему возможности постичь «русский дух», не говоря уж о поэтах начала ХХ в. – Бальмонте, Блоке, Мандельштаме, Пастернаке, великом исследователе русской литературы Гершензоне, философе Шестове, Франке и других. Возможно, этот антисемитизм великого символиста выразил поднимавшийся дух времени. Но интересно, что Белый считал себя последователем Вл. Соловьёва, который перед смертью молился за «еврейское племя». В воспоминаниях С.Н. Трубецкого о последних днях и часах В.С. Соловьёва (записанных в день его смерти) рассказывается, как перед смертью в июле 1900 г. молился он за еврейский народ: «Молился он и в сознании, и в полузабытьи. Раз он сказал моей жене: “Мешайте мне засыпать, заставляйте меня молиться за еврейский народ, мне надо за него молиться”, – и стал громко читать псалом по-еврейски. Те, кто знал Владимира Сергеевича и его глубокую любовь к еврейскому народу, поймут, что эти слова не были бредом»[628].

В «Краткой повести об антихристе» Соловьёв предсказал, что ХХ век будет веком великих войн, междоусобий и переворотов, описал явление антихриста, а также истребление им евреев, которые в ответ на его преследования собирают многомиллионную армию, разбивают войска антихриста и овладевают Иерусалимом. И тогда враги, пишет Соловьёв, «увидели с изумлением, что душа Израиля в глубине своей живет не расчетами и вожделениями Мамона, а силою сердечного чувства – упованием и гневом своей вековечной мессианской веры». Именно евреи, а не христиане, по мысли Соловьёва, побеждают антихриста. Антихристу, однако, удается вырваться из кольца окруживших его евреев, после чего он собирает невероятную по размерам армию, чтобы дать бой евреям. Но тут происходит землетрясение, под Мертвым морем, неподалеку от которого расположилось войско антихриста, открылся кратер огромного вулкана, который поглотил антихриста и его армию. Так наступил предсказанный конец света, в котором с помощью Бога евреи уничтожили врага рода человеческого. После чего произошло единение всех верных – христиан и евреев[629]. Но до полной победы над врагом рода человеческого, очевидно, и это Соловьёв прекрасно понимал, должный пройти годы антихристовых побед и превентивного уничтожения его главного врага – евреев.

Оценив этот пророческий фон, мы можем перейти к теме эренбурговского романа.

Медиум

В том же июле 1921 г., когда был создан «Хуренито», написаны Эренбургом знаменитые стихотворные строки:

Я не трубач – труба. Дуй, Время!
Дано им верить, мне звенеть.
Услышат все, но кто оценит,
Что плакать может даже медь?

Позиция медиума, пророка, через которого нечто говорит. Что? Будущее время? Прошлое? Непонятно.

Но Время было трубачом.
Не я, рукой сухой и твердой
Перевернув тяжелый лист,
На смотр веков построил орды
Слепых тесальщиков земли.

Это уже книга пишется, вот-вот подойдет к концу. Он ставит в конце сроки написания книги: «Июнь-июль 1921 г.». В два месяца такое написать – это словно некое высшее задание выполнял, хотя сам он называл еще более краткий срок: «Я работал с утра до поздней ночи в маленькой комнате с окошком на море. “Хулио Хуренито” я написал за один месяц, писал как будто под диктовку. Порой уставала рука, тогда я шел к морю»[630].

Что же у него получилось? Мы уже видели первые реакции русских читателей. Роман сразу перевели в Германии, но и там его проблематика показалась поначалу плохо переваренными темами Ницше. Во всяком случае, я слышал такие рассказы от современных немецких филологов. Ситуация стала меняться много позже. И дело не в потрясающей публицистике Эренбурга военных лет, не в его мемуарах, которые решали культурную задачу – великую задачу – подъема утонувшего материка культуры. Просто пришло время поставить книгу в другой ряд, не обращая даже внимания на иные произведения писателя. Немцы сопрягают «Хулио Хуренито» с «Волшебной горой» Томаса Манна, русские исследователи – с «Мастером и Маргаритой» Мих. Булгакова, в которых прослеживается иррациональный дух XX в. и вполне осознанные параллели с вечной книгой. Если говорить о Булгакове, то явление Хуренито вполне сопоставимо с явлением Воланда[631], а стилистически первое знакомства автора-рассказчика и одновременно героя напоминает знакомство писателя Максудова с издателем Рудольфи, которого тот вначале принимает за дьявола.