Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев

Был и другой выход: подстеречь этот кабана на пустыре и спровоцировать. «Если он начнет драку, я сделаю ему одолжение и пощекочу его ножичком, по самую рукоятку. Хуже всего, что Клара подумает, что я сошел с ума. А что я скажу Ларсену? Я покажусь ему идиотом, от каких бывает противно».

Он вошел в бар – зеленый дом в виде маленького замка с зубцами вдоль крыши – на углу улиц Мельян и Оласабаль. За стойкой маячил грязный тщедушный человечек; с мокрой тряпкой в руках он склонялся над металлическим краном в виде стройной шеи и горбоносой головы фламинго, и с безутешным отчаянием смотрел в раковину, полную немытых стаканов. Гауна попросил порцию темной каньи. После третьего стакана он услышал пронзительный гнусавый и, как ему показалось, дьявольский голос, повторявший «Судьба, судьба». Он глянул вправо и увидел, как по краю стойки к нему идет попугайчик.

Дальше, ниже, откинувшись на спинку маленького стула, почти лежа на полу и глядя в потолок, отдыхал негнущийся человек; параллельно с ним, прислоненный к спинке такого же стула, лежал ящик, из которого торчала, точно нога, длинная палка. Попугай настойчиво твердил: «Судьба, судьба» и продолжал перебирать лапками; он был уже совсем рядом. Гауна хотел расплатиться и уйти, но буфетчик куда-то запропастился, нырнув в дверь, которая вела в темные глубины. Птица захлопала крыльями, раскрыла клюв, взъерошила зеленые перья и сразу же стала снова аккуратно-гладкой; она сделала еще один шаг в сторону Гауны. Тот обратился к человеку, отдыхавшему на стуле.

– Сеньор, – сказал он, – Ваша птица чего-то хочет.

Не шевельнувшись, человек ответил:

– Она хочет предсказать вам судьбу.

– А во сколько это обойдется? – спросил Гауна.

– Недорого, – отозвался человек. – Для вас – двадцать сентаво.

Он взялся за ящик и ловко, не сгибаясь, поднялся. Гауна обнаружил, что у него деревянная нога.

– Да вы с ума сошли, – возразил молодой человек, с неудовольствием наблюдая, как птица вертит головой, собираясь вскарабкаться на его руку.

Деревянная нога с готовностью сбавил цену:

– Десять сентаво.

Он схватил попугая и поставил его перед ящиком. Птица наклонилась и вытащила зеленый билетик. Ее хозяин взял билетик и протянул Гауне. Тот прочел:

Спросите – мудрый ворон вам ответит:
всё, что вы ищете на жизненной дороге,
в безмерной щедрости дадут вам боги.
Пока пируйте же на праздничном банкете.

– Я так и думал, что у этой птицы дурной характер, – заметил Гауна. – Она не хочет, чтобы мне повезло.

– Не смейте так говорить, – уже рассерженно ответил человек с деревянной ногой, поворачиваясь к Гауне. – Мы оба всегда желаем клиенту счастья. А ну-ка покажите мне билетик. Вот видите, вы даже читать не умеете. Здесь написано большими буквами, что вы получите все, что ищете. Не знаю, чего вам еще надо за столь умеренную плату.

– Ну ладно, – ответил Гауна, почти смирившись. – Но там написано, что это ворон, а не попугай.

– А мой попугай мудр, как ворон, – ответил хозяин птицы.

Гауна протянул ему монету, заплатил за канью и вышел на улицу. Спустившись по улице Мельян до Пампы, он свернул направо и потом двинулся по проспекту Форест. Здесь все было не так, как в его районе. Вместо убогих домишек, казавшихся ему простосердечными и веселыми, тут, отступив от улицы, среди загадочного узора садов, за строгими оградами стояли молчаливые виллы. Ветви деревьев сплетались шатром. Гауне думалось, что высокомерные привратники смотрят на него подозрительно и свысока; в его жилах кипела отвага, его обуревало желание созвать всегда готовых ребят из Сааведры и устроить тут бог знает что… Но вся беда в том, что ребята за ним не пойдут. К несчастью, в эту эпоху эгоизма подвиги – дело одиночек. А одиночка – на что он способен?

Гауна припомнил свой район. Слово Сааведра вызывало в его памяти не окруженный рвом сквер, где тянулись к небу тонкие эвкалипты; он вспоминал пустую, довольно широкую улицу, вдоль которой шли ряды низких, неодинаковых домов, таких отчетливых в безжалостном послеполуденном свете.

Как человек, который в неправдоподобные ночи и бесконечные серые рассветы, следующие за чьей-то смертью, среди глубокой скорби вдруг ловит себя на мысли уже посторонней, уже отрешенной, Гауна внезапно спохватился: о чем он думает? Ему захотелось вернуться к своей боли, к одиночеству, к Кларе.

Он искал причину несчастья в себе, в явно неправильном своем поведении, но при этом подозревал, что каким-то смутным и глубинным образом во всем виноваты поступки, на первый взгляд никак не связанные с желаниями Клары: например то, что он напевал танго «Прощайте, парни», или то, что утром сначала завязал шнурки на левом ботинке, а потом на правом, или то, что вечером окунулся душой в дурман несчастья, исходивший от фильма «Любовь бессмертна».