Изобретение прав человека: история

Известный швейцарский физиолог и поэт Альбрехт фон Галлер анонимно выступил с положительным отзывом на «Клариссу» в The Gentleman’s Magazine в 1749 году. Он пытался разобраться, в чем заключается своеобразие Ричардсона. Высоко оценивая достоинства более ранних французских романов, фон Галлер тем не менее утверждал, что они в основном были «не более чем рассказами о великих деяниях великих людей», тогда как в произведении Ричардсона читатель мог видеть героя «одинакового с нами положения». Швейцарский автор придавал большое значение и эпистолярной форме произведения. Хотя читатели могли и усомниться в том, что всем героям нравилось проводить время за подробным описанием сокровенных чувств и мыслей, благодаря этому эпистолярному роману с предельной точностью удалось изобразить каждого отдельного персонажа и таким образом пробудить то, что Галлер называл состраданием: «До сих пор никто не показывал жалость настолько выразительно, и здесь тысячи примеров явно свидетельствуют о том, что даже самые черствые и невосприимчивые смягчились, снизошли до сострадания, оказались до слез растроганы смертью, мучениями и горестями Клариссы». В заключение он писал: «Ни на одном языке нам не доводилось читать произведения, которое могло бы составить конкуренцию [роману Ричардсона]»[36].

Упадок или подъем?

Современники по собственному опыту знали, что чтение эпистолярных романов влияло не только на ум, но и на тело, однако не могли прийти к общему мнению относительно последствий. По мнению католического и протестантского духовенства, чтение романов вело к искушению, соблазнам и нравственной деградации. Еще в 1734 году Николя Ленгле-Дюфренуа, аббат, получивший образование в Сорбонне, счел необходимым защитить романы от своих собратьев по церкви, пусть и под псевдонимом. Он насмешливо опроверг все нападки, в результате которых власти запретили романы, «как и многое другое, что вызывает у нас чувства, слишком яркие и слишком явные». Настаивая на уместности романов в любую эпоху, он признавал, что «легковерность, любовь и женщины правили бал во все времена, поэтому и романы всегда интересовали и продолжают завоевывать читателей». Лучше подумать, как улучшить их качество, полагал он, чем пытаться запретить их вовсе[37].

После снижения количества публикуемых романов в середине века критиковать их не перестали. В 1755 году другой католический аббат Арман Пьер Жакен написал четырехсотстраничный труд, в котором доказывал, что чтение романов подрывает нравственные устои, веру и все принципы общественного порядка. «Откройте эти книги, – настаивал он, – и вы увидите, что практически все они нарушают божье и человеческое право, попирают родительский авторитет в глазах детей и разрывают святые узы брака и дружбы». Опасность кроется в их особой притягательности: беспрестанными описаниями любовных соблазнов они вынуждают читателя поддаться самым низменным побуждениям, пренебречь советами родителей и церкви, а также проигнорировать моральное порицание общества. Единственное утешение Жакен видел в том, что сила действия романов на читателей ослабевает довольно быстро. «Разве я был не прав, предрекая скорое забвение „Памеле“?.. Та же участь через три года постигнет „Тома Джонса“ и „Клариссу“»[38].

Похожие разоблачительные жалобы выходили и из-под пера английских протестантов. Преподобный Висесимус Нокс подвел итог растянувшимся на десятилетия волнениям, объявив в 1779 году чтение романов извращенным и порочным удовольствием, отвлекающим молодые умы от более серьезной и нравоучительной литературы. Подъем британского романа лишь способствовал распространению привычек распутных французов и моральному разложению современников. Нокс допускал, что романы Ричардсона были написаны с «самыми благими намерениями». Однако, по его мнению, автор с неизбежной настойчивостью подробно описывал сомнительные сцены и вызывал у читателя чувства, несовместимые с добродетелью. Презрение к роману высказывали не только священники. Опубликованное в 1771 году в английском журнале для женщин (The Lady’s Magazine) четверостишие емко выражало царившее в обществе отношение к роману:

Памелы имя слышала,
Но ближе не знакома.
Романы ненавижу —
Не тронулась умом я[39]

.

Многие моралисты боялись, что романы посеют семена недовольства в умах читателей, особенно слуг и юных девиц[40].