Изобретение прав человека: история

Пытки и этнические чистки практикуются снова, сексуальное насилие остается орудием войны; женщин все так же притесняют, торговля женщинами и детьми с целью сексуальной эксплуатации растет; рабство сохраняется. Какой вывод должны мы сделать из этого? Стоит ли признать, что права человека потерпели поражение, доказав свою несостоятельность? Людям свойственно сострадать тем, кто далеко, и причинять боль ближним – этот парадокс актуален и сегодня. С одной стороны, благодаря распространению грамотности, росту числа и доступности романов, газет, радио, кино, телевидения и интернета все больше людей могут сопереживать тем, кто живет в дальних странах, в совершенно иных условиях. Фотографии голодающих детей в Бангладеш или новости о тысячах убитых в боснийской Сребренице мужчин и мальчиков способны подвигнуть миллионы людей выслать деньги и вещи, отправиться на помощь в другие города и страны или призвать правительства своих стран и международные организации вмешаться. С другой стороны, по свидетельствам очевидцев, в Руанде соседи истребляли друг друга из-за этнической принадлежности и делали это с крайней жестокостью. Насилие в отношении ближних нельзя назвать явлением исключительным или недавним: евреи, христиане и мусульмане уже давно пытаются объяснить, почему библейский Каин, сын Адама и Евы, убил брата Авеля. Спустя несколько десятилетий после Второй мировой войны и нацистских зверств детальное исследование показало вероятность того, что обычные люди, без психических отклонений, фанатичных политических или религиозных убеждений, при «определенных» обстоятельствах, способны на осознанное массовое убийство тех, кто находится рядом. Участники пыток в Алжире, Аргентине и Абу-Грейб тоже когда-то начинали как рядовые солдаты. Мучители и палачи похожи на нас и зачастую причиняют боль тем, кто оказывается перед ними[225].

Несмотря на то что современные формы коммуникации разнообразили способы сопереживания другим людям, они не смогли заставить людей действовать, руководствуясь общностью взглядов и симпатией друг к другу. Амбивалентное отношение к силе эмпатии можно проследить с середины XVIII века до наших дней, о нем говорили даже те, кто пытался объяснить действие эмпатии. В книге «Теория нравственных чувств» Адам Смит рассматривает реакцию «человеколюбивого европейца», узнавшего о землетрясении в Китае, погубившем сотни миллионов людей. Он выразит «все, что было вызвано его человеколюбием», предсказывает Смит, и вернется к своим повседневным делам как ни в чем не бывало. Напротив, если бы он узнал, что завтра потеряет палец, то всю ночь не сомкнул бы глаз. Следует ли из этого, что он готов пожертвовать сотнями миллионов китайцев ради своего маленького пальца? Нет, заверяет нас Смит. Но что заставляет человека отказаться от сделки? Не «слабое чувство человеколюбия», настаивает Смит, побуждает нас жертвовать собственными интересами. Нами управляет более сильная власть: «Это – разум, правила поведения, совесть, носимая нами в душе, которые являются судьей и верховным арбитром нашего поведения»[226].

В перечислении «разум, правила поведения, совесть, носимая нами в душе», сделанном Смитом в 1759 году, отражена важная составляющая сегодняшних дискуссий об эмпатии. Что способно заставить нас действовать, исходя из общности взглядов и симпатии? Разнородность перечисленного Смитом указывает на то, что ему самому было нелегко ответить на этот вопрос. Является ли «разум» синонимом «совести, носимой в душе»? Похоже, Смит, как и многие защитники прав человека сегодня, верил, что комбинация рационального применения правовых принципов и эмоционального призыва к симпатии может сделать эмпатию действенной добродетелью. Тогдашние и сегодняшние критики ответили бы на это, что без прививки чувства религиозного долга перед высшим божественным началом эмпатия работать не сможет. По их мнению, люди не в состоянии самостоятельно преодолеть врожденную склонность к апатии или злу. Бывший президент Американской ассоциации юристов так выразил общую точку зрения: «Если забыть, что люди созданы по образу и подобию Божию, – писал он, – то их базовые права могут легко потерять свою метафизическую raison d’etre». Идея человеческой общности не является самодостаточной[227].

Адам Смит обращает наше внимание на один вопрос, в то время как их два. Смит считает эмпатию к тем, кто далеко, чувством того же порядка, что и эмпатия к тем, кто рядом, хотя и признает, что большей мотивацией обладает то, что затрагивает нас напрямую, нежели происходящее в другом месте и с другими людьми. В таком случае два вопроса можно сформулировать так: что может побудить нас сочувствовать тем, кто далеко, и что подрывает нашу симпатию настолько, что мы пытаем, калечим и даже убиваем наших ближних? Дистанция и близость, положительные и отрицательные эмоции – все должно стать переменными одного уравнения.