Изольда Великолепная

Урфин попробовал затянуть ремешок, но в латных перчатках это сделать было затруднительно. Пришлось помочь, хотя их сиятельство и попытались увернуться.

Нет уж, на моей свадьбе должен быть порядок.

– Иза, – он, наверное, почувствовал, как дрожат мои руки, – ничего не бойся. Что бы ни случилось, ничего не бойся.

А что должно случиться?

Спасибо, успокоил.

Галера пробиралась мимо судов. До меня доносились крики, надеюсь, приветственные. Они мешались со скрипом древесины, гулом ветра, который внезапно поднялся с моря, словно желая поторопить мое неторопливое судно. С сумасшедшим стуком сердца. И заунывным похоронным воем рогов.

– Справа буду я. Слева – Сержант. Если вдруг ситуация выйдет из-под контроля, свистни, и Гнев вынесет.

– Куда?

– К хозяину.

Кто его хозяин, можно не уточнять.

– Ну, Иза, кому бы он еще тебя доверил? Но все будет хорошо.

– Конечно, – подтвердил Сержант. – Леди не причинят вреда.

Ох, что-то неуютно мне от такой уверенности. А Сержант на себя не похож. С шинелью вот расстался. Доспех у него черный, словно прокопченный, и замечательно сочетается по цвету с алым плащом. На кирасе – герб: овальный белый щит с червленым морским змеем.

И траурная полоса застарелой раной.

Перечеркнутый щит – умирающий род, так мне объяснили.

Нет, определенно, странная у меня свадьба. Безумная даже.

Галера врезалась в мягкое дно, и меня швырнуло на Урфина. Он не позволил упасть, перехватил крепко, но осторожно. С оглушительным грохотом упал настил. А Сержант – за шлемом в виде львиной головы лица не разглядеть – с легкостью поднял меня.

– Держитесь, леди, – сказал он, усаживая в седло.

И плащик расправил, заботливый какой.

– Там будет много людей. И те, которые слушали вашу историю про мавра, тоже. Они не позволят говорить о вас плохо.

– А обо мне говорят плохо?

Мне было страшно отпускать руки Сержанта. Черный металл казался живым, более живым, чем те, кто ждал на берегу.

– Говорят по-всякому.

Что ж, спасибо, что не стал лгать. Следовало бы сообразить, что в восторг при виде нашей светлости приходит исключительно Кайя, и уж неясно, по какой причине.

А если он ко мне остынет?

Если поймет однажды… хотя бы вот сегодня, что я – совсем не то, что ему нужно для счастья? Все ведь ошибаются, и этот неизвестный мне Оракул тоже. С моим-то везением…

Додумать не успеваю. Гнев трогается с места. Ведомый Урфином, он ступает мягко. Прогибаются доски, скрипят.

Я не упаду. И не дам повода позлорадствовать.

Сиди прямо, Иза. И улыбайся. Это твой день.

В оптический прицел невеста была как на ладони.

Хороша.

Как вьюга.

Белая-белая кожа, которую легкий румянец не портил. Темные волосы под серебристой сеткой. И продолжением ее – морозный узор на груди. Одинокие льдинки алмазов. Выбрать бы их, сжать в кулаке, убивая теплом.

Эти – не растают.

Ложь. Все ложь. Здесь не бывает зимы, такой, которая успокоила бы боль Юго. И платье это, белое, легкое, не северными ветрами свито.

На белом красное хорошо видать. И Юго представил себе алую точку чуть ниже левой груди. Он почти видел, как эта точка появляется, растет и невеста – горе, горе – покачнувшись, падает на руки рыцаря.

Нельзя.

Выстрел один. Пуля одна. Наниматель велел ждать. И Юго ждет. Он ведь умеет. Он лучший. И сдержит желание нажать на спусковой крючок. Здесь и так веселья хватит.

Одну ошибку невеста уже совершила: она выглядела слишком чужой для этого мира. И Юго, улыбаясь, переместил прицел левее.

Пуля пробьет местный доспех. В голову или в шею? Шея у рыцарей – слабое место. И видна щель между шлемом и высоким краем кирасы. Одно движение пальца, и недоучка бесславно умрет… или будет орать, зажимая раздробленную руку второй. Он так надеется на щит – бессмысленное сооружение из дерева и кожи – и на золотую ласточку, которая раскрыла узкие крылья на рисованном лазурью небе.

Люди слишком большое значение придают символам.

Но нет, живи. Сегодня время умирать другим.

Меня встречали. Гробовым молчанием. Настороженными взглядами, в которых мерещилось то удивление, то презрение, то что-то еще, но вряд ли приятное.

Но на лицах были улыбки.

Благородные женщины благородно себя ведут.

Они осыпали меня зерном, и, наверное, мне лишь показалось, что его швыряли в лицо.

Не нужно быть столь мнительной, Изольда. Подданные изъявляют радость при виде нашей светлости в той единственной форме, которая им ныне доступна. Ведь до последнего люди надеялись, что я сгину. И если уж хватило наглости остаться, то хватит и на то, чтобы доехать до чертовой площади. А там Кайя. Он не позволит меня обижать.

И процессия двинулась.

Я верхом на Гневе в позе благородной статуи. Урфин справа. Слева – Сержант. Чуть сзади, вторым эшелоном охраны, два десятка стражников.

За ними – дамы, выстроившиеся по ранжиру, который, вероятно, определялся шириной кринолина и высотой парика. Я смотрелась среди них даже не белой вороной, а лысым ежом в стае дикобразов.

Но я же знала, что делала?

Пристань осталась позади. И широкое жерло главной улицы кипело толпой. Оцепление рассекало ее надвое, освобождая путь для нашей светлости. Люди кричали…

…бросали цветы…

Выходит, все не так и плохо.