Изольда Великолепная

– Тебя не любят, потому что ты маг? – Я села на край козырька, а Урфин остался стоять. Его тень сползала на скалы… этакий сказочный великан.

– И поэтому тоже. Но я не маг. Гильдия меня не признала. Я слишком стар, чтобы учиться в Хаоте. И слишком привязан к этому миру.

Сказал, как мне почудилось, с грустью.

– Поэтому моя сила – неразменный золотой, – продолжил Урфин. – Я сумел вытащить тебя, но вряд ли смогу зажечь свечу. Или вызвать дождь… ураган вот – это пожалуйста. Чуму. А остановить вряд ли получится.

Чуму, значит. Они тут все, как посмотрю, массового поражения.

Помнится, леди Лоу так его и назвала – Чума.

Очаровательно. Есть лорд Война, лорд Чума, осталось отыскать Смерть с Гладом и будет полный комплект.

– Мысли ты не читаешь? – на всякий случай уточнила я, а то кто этих магов, пусть и недипломированных, разберет. И вообще, Эйнштейна тоже из университета исключили. А он потом теорию относительности создал.

– Не читаю. Иллюзий не создаю. По воздуху не перемещаюсь. Предметы не зачаровываю. С проклятиями у меня тоже не ладится.

Ясно. С Эйнштейном я поторопилась.

– С другой стороны, в стране слепых и одноглазый – король. Магам запрещено здесь находиться.

И почему меня это не удивляет? Но ответа на интересовавший меня вопрос я так и не получила.

– Они тебя боятся?

– И боятся тоже. – Урфин опустился на песок, сидел он по-турецки скрестив ноги и накрыв ладонями колени. – Но скорее презирают. Я думал, что ты догадалась. Я – раб. Вернее, был когда-то. Давно, но это не важно, как давно. Двадцать лет. Тридцать. Сто тридцать. Не они, но их дети и внуки будут помнить, что тан Атли не тан, а раб, которому дали свободу. Это здесь не принято.

Раб? Он – раб? Вот этот уверенный в себе тип – раб? Пусть бывший, но я представить себе не могу Урфина в ошейнике, который ко всему надо носить напоказ. А не потому ли его так раздражал воротник?

– Замечательный здешний обычай – дарить ребенку друга. Года в три разница неощутима. Если трещина и есть, то она не мешает жить. Но чем дальше, тем шире трещина. И годам к десяти приходит четкое понимание.

– Чего?

– Своего места в мире. Быть рядом. Держаться в тени. Помогать всегда и во всем. Служить. Такому рабу доверяют любые тайны. А он не способен предать. Есть особые ритуалы, которые гарантируют верность.

Понятно. О правах человека здесь и слыхом не слыхивали.

– Кайя дал мне свободу. – Урфин подпер подбородок кулаком. – И титул. И власть. И богатство. И все, что у меня есть, принадлежит ему.

– Потому что ты… тебя…

– Нет, Иза, «тенью» меня не сделали. Но Кайя – единственный человек, который держит меня в этом мире. И ради него я готов на все.

Речь Урфина прервал громкий звук, донесшийся со стороны моря. Крик? Раскат грома? Голос оборванной струны и эхо колокола. Мелодия осколков стекла, которые рассыпаются под ударами молний. Огромная тень скользнула с небес.

– Погоди секунду. – Урфин выудил из-под полы тростниковую дудочку. Приложив к губам, он заиграл, но я не услышала ни звука. Зато тот, кто скользил над облаками, похоже, обладал куда более чутким слухом. Он ответил, и на сей раз голос исполина отразился от скал. Он пронизывал меня, но это было… странно. Всего-навсего странно.

Оборванную мелодию подхватил целый хор.

– Смотри, – Урфин поднял руку, – странствующий паладин.

Больше всего это походило на помесь кита и дирижабля. Исполин скользил меж облаков, и тело его заслоняло солнечный свет. Отраженный от кожи, тот становился лиловым, зеленым, красным. На моих ладонях распускалась радуга. А паладин подбирался ближе.

Непостижимо огромный.

И такой изящный.

– И его свита… крылатки.

Быстрые дельфиньи тени скользили в облаках, они ныряли и выныривали, касаясь друг друга лопастями плавников, вертелись в быстром танце, поднимаясь к самому солнцу, чтобы соскользнуть с луча. Вниз и к морю и снова вверх.

– Они не трогают людей, если люди не трогают их.

Паладин подошел еще ближе, позволяя разглядеть себя. Его шкура сверкала на солнце. На спине она была темная, а к животу светлела до молочно-белого, жемчужного. Тяжелая китовья голова с трудом поворачивалась то влево, то вправо, и длинные усы, окаймлявшие пасть, трепетали.

– Они ловят малейшие токи воздуха, – объяснил Урфин, протягивая открытую ладонь. Их с паладином разделяли считаные метры, но я вдруг поняла – зверь не решится подойти ближе.

Жаль, мне хотелось бы прикоснуться.

– Питаются они белой пядью. Это мошки, рои которых носит воздушными течениями.

У паладина человечьи глаза. И я отражалась в черных зрачках и в золотой радужке, как отражался Урфин, берег и далекое море. А потом паладин ушел. Он взмахнул не то еще плавниками, не то уже крыльями, и ветер едва не сбил меня с ног. Каждый взмах уносил его дальше и дальше.

Плач крылаток звал гиганта за собой.

– Прежде их было много, – сказал Урфин, разрушив очарование момента. – А теперь паладины – редкость. Люди почти всех выбили.

– Из-за мяса?