Изоляция

Из номера вылетаю стрелой. То ли и вправду так быстро, то ли так неожиданно для Гремучего, но кажется, за мной не сразу застучали эхом его шаги. Неужели дал форы? Выбежав в коридор, я ногой толкаю дверь — выдвинутый язычок замка в моей памяти зафиксировался нелепой ассоциацией о серебристом трамплине для мух-экстремалов. Дверь захлопывается с этим вожделенным звуком: ш-шлоп! Да, это лучший звук за сегодняшний день. Я рисую себе картину, как Гремучий с обеими занятыми руками возится со старым советским замком, который, возможно, в бонус еще и заклинил. Но, блин, все оказалось куда проще.

Два раза в номере грянули выстрелы, замок всхлипнул, дверь брызнула щепками. В следующий миг ее вынесло, словно взрывной волной. Я оглянулся лишь раз, так чтоб краем глаза оценить свои шансы.

Увиденное не радовало, честно признаться. Гремучий словно бы превратился в бойца из «мортал комбат». Глаза под сдвинутыми косматыми бровями дикие, гневные, ненавидящие. Рвать меня будет голыми руками, в этом даже не сомневайся. Выколотый глаз? Да чепуха это, разминочка перед спаррингом. То, что он со мной сотворит, когда поймает, станет мастер-классом даже для опытных садистов. Чувствую это ставшей чрезвычайно чувствительной пятой точкой.

Поэтому сдохни, Салманов, но не дай себя поймать!

Он мчит за мной как гребаный терминатор Т-1000. Я сворачиваю на ступени. Были б развязаны руки — перепрыгнул бы через поручни, а так приходится по-правильному. Но ничего, я — быстрее пули. Одна из них вмазалась в стену немного правее плеча, другая дзинькнула где-то в конструкции поручней. Гремучий, по ходу, решил со мной не цацкаться. Тем не менее не воспользовался случаем, не перемахнул через поручни, а ведь мог бы мне просто на голову упасть.

— Чо, вправду фартовый?! — закричал сверху Гремучий. — Догоню, будь уверен, фуфелок, — шарф на шею примеришь. Зуб пидораса даю! Твоими же кишками удавлю.

Свернув от ступеней, я даже почувствовал запах последождевой свежести, который ждал меня снаружи. Соснешь ты, Гремучий. В душе меня аж подбирает засмеяться. Ну не засмеяться, так оскалиться во все тридцать два. Я же как колобок, «дожара», и от бабы утек, и от деда утек. И от тебя…

Твою мать!!!

Перед самым выходом мне пришлось останавливаться как галопирующей лошади перед обрывом. По инерции наклониться, едва не достав клювом пола. Тяжело дышащий, грязный, мокрый, окровавленный, с разбитым лицом, весь в собственной блевотине и с арсеналом бесполезного оружия за спиной, я замер на пороге распахнутых дверей. Что твой индеец с пером в голове перед гаубицей.

Хищными глазами, стоя в предбаннике гостиницы, на меня смотрела еще одна… две, три, четыре, пять… пять чертовых громадных, бежевых и бежево-черных проблем. Породистых проблем. Уши купированы — чуть не полностью срезаны, от хвостов тоже короткие обрубки. Наклонив головы к земле, морща длинные морды и обнажая белые клыки, они широко расставили лапы и будто бы только и ждали, чтоб я шевельнулся. Застыли в предвкушении броска. Шерсть на загривке вздыблена, лопатки так и переминаются. А я словно остановился в сантиметре от красной сигнальной линии, которая означала бы команду «фас!».

Когда Гремучий спустился, он не понимал, с какого я дива вдруг стопорнулся. Направив ствол мне в голову, он закричал:

— Ну чего, сука, стал?!

Он шагнул ко мне, выставив перед собой пистолет.

— Кого ты там увидел, а? Чо, висельник со столба спрыгнул?

Крики и звук его шагов привлекают внимание собак. Они издают голодный, клокочущий рык и голодной стаей врываются в коридор гостиницы. Застывший в нерешительности и без растопыренных рук, я, наверное, вызывал у них меньше гнева, чем Гремучий своими криками. Поэтому четверо псов рванули к нему и лишь один прыгнул на меня. Белые клыки с налетом желтизны у самых корней клацнули у самой шеи, прикусили воротник.

Рванувшись в сторону, я повалился на стойку консьержки. Спиной смел со стола стопку бумаг, канцелярские наборы, на пол улетели ручки и телефон. Сам я зычно грохаюсь за ними вслед, перекатываюсь к дальней стене.

Гремучий делает еще два выстрела, затем вскрикивает, матерится. Я слышу его удаляющиеся шаги, собачий лай и звуки рвущейся ткани. Доги против «дога», покажи теперь, насколько ты крут.

Тот пес, который пытался вырвать мне кадык, перемахнул вслед за мной. Я в этом и не сомневался. Он, так же как и я, с разгону угодил на стол, поскользнулся и спрыгнул на пол. Глаза безумные, клыки играют в ужасающем оскале, захлебывающийся рык вперемежку с оглушительным лаем — но даже таким он не кажется хуже человека.

Оттолкнувшись от земли, летя и целясь мне в глотку, он лишь выполняет свою работу. Не мстит, не убивает ради увлечения, не кичится своими возможностями. Он идет в бой честно… хоть и уже обречен. К этому времени я перетягиваю через ноги связанные за спиной руки и хватаю лежащий на полу канцелярский нож. Наверное, это просто чудо, что такая нужная в хозяйстве вещица оказалась никем не замеченной, или все же в этом заключается мое везение?