Изоляция

Она выглядела счастливой, но что-то в этом ее эндорфинном поведении настораживало. Нет, это не касалось меня. Она не выстрелит мне в спину, когда все кончится. По крайней мере чуйка моя на это молчит, хотя надрессирована как легавая псина на наркоту. Это касалось «догов». И если я все правильно понимаю, то это ее счастье для них обернется настоящей катастрофой.

— Теперь крути, — забрав у меня ненужный более фонарь, кивнула она на вентиль.

Мало что понимая и чувствуя легкое нервное покалывание внутри, обычно заменяющее слова внутреннего голоса «Вали отсюда, Салман», я положил руки на холодный металл. Уж будь что будет, хотя «черный пропеллер» не перестал действовать на меня как заклинание вуду на нескладного колдуна.

Слегка заело, но в целом резьба далась без усилий. А когда запорные стопоры поднялись, дверь сама поползла внутрь. В мерцании ламп дневного света, повисших под высоким потолком, можно было разглядеть много чего интересного, но взгляд мой был прикован к главному объекту внутри громадного бункера. Вокруг которого, пожалуй, вся эта байда с пультами, казармами и воинскими частями создавалась. Он был накрыт брезентом, и вроде как с первого взгляда не поймешь, что под ним скрыто. На самом же деле сия задачка для ребенка пяти лет. Типа, а что это у нас тут на трех колесах, с соплами сзади и двумя встопорщившими брезент пиками?

— Та ну нах…

Я вошел в полукруглый по форме ангар в некоторой растерянности. Самолет со сложенными крыльями? Как он там, палубный истребитель? Всего-то? Это и есть то, за что Коробов с Жекой отдали жизнь? А мы чуть не полегли от фермерской картечи? Мой мародерский мозг в панике начал выискивать выгоду из этого сомнительного сюрприза, но, сколько бы ни старался — не находил ничего. Хавки тут действительно нет, патронов подходящих тоже. Тогда что — сфотографироваться возле пташки на память? Мол, смотри, я внутри секретной базы был?

С другой стороны, становится любопытно, как так произошло, что чинуши забыли о машине стоимостью в миллионы евро? Насколько ведь Помнится, с целью «обеспечения надлежащего уровня проживания эвакуированных» (а заодно и пополнения собственных счетов в офшорах), правительство в первую очередь избавлялось от дорогостоящей военной техники: кораблей, самолетов, «вертушек», зенитно-ракетных комплексов. На этот товар, тем более по такой бросовой цене, всегда имелся покупатель. Целые очереди, можно сказать, покупателей. В те деньки много на чем в нашей многострадальной стране был вывешен ярлык «Распродажа!». А пташка, странно, вот, нетронутая стоит.

— И что это за мандула? Только не говори, будто это ради нее мы сюда притащились!

Ольга ответила не сразу. Искрясь от распирающего ее счастья, она вскарабкалась по приставленной к крылу лесенке и принялась стаскивать брезент с длинного остроносого обтекателя. Скорей всего не ответила бы вообще, если б не захотелось сказать это вслух самой же себе. Типа, ема, это же «Порш Кайен».

— Это тридцать третья «сушка», — словно бы о дорогостоящем бриллианте, отозвалась она. — И мы притащились именно ради нее.

Я обошел самолет, встал у передней части, пощупал торчащую из обтекателя пику.

— А на кой хрен нам понадобилась тридцать третья «сушка»? — Лампы к этому времени уже перестали мерцать, но меня даже не интересовало, откуда дровишки. Что-то гудело вон там, в углу, но на дизельный генератор не похоже. Да и хрен с ним, тут есть вопросы поважнее. — Мы чего, скручивать вот эти хреновины будем?

— Зачем их скручивать? — удивилась Ольга, замерив взглядом висящие под крыльями ракеты. — Они как раз уместнее тут. Помоги, — она протянула мне угол брезента. — Тяни вот.

Что ни говори, а самолет действительно был красив. Я мало, конечно, понимал какой в нем смысл, ведь какая разница что это: «таврия», «вейрон» или «Су-33», если их объединяет общее — отсутствие питательного элемента (или, может, в секретной базе есть своя нефтяная скважина и нефтеперерабатывающий комбинатик?). Но самолет все равно был красив. Сверху «запятнан» серо-синим камуфляжем, снизу лазурный, как небо в погожий день. Красивый, но… бестолковый же?

Я наблюдал за ней. Как она проворно и грациозно, с повадками кошки, перемещается по ангару, убирает стопоры из-под шасси, открывает какие-то лючки в фюзеляже, что-то там проверяет в держателях ракет.

— Ну давай, открывай уже свой ребус: что мы тут делаем?

— А на что это похоже? Можно, конечно, разобрать на сувениры, но я намереваюсь поднять ее в небо, — со всей серьезностью заявила она. — И выполнить то, ради чего мы сюда шли.

Я засмеялся, и смех мой больше напоминал индюшачий гогот. Так смеются обычно, когда понимают, что их развели, как последних лошар. Причем способом развода, далеким от понятия «исхищренный».

— Ты это не шутишь? Нет, я догадывался, что ты сумасшедшая, но, блин… не настолько же. Ты физику учила, Оль? Бензин, который не выжгли в прошлом году, в этом уже еле пыхтит. Поднять в небо… Да на теперешних ссаках даже фитили в лампах с трудом горят. Какого черта мы тут делаем? Да ты… Короче. Подожду снаружи. Наиграешься, выходи.