Изоляция

— Васька! — со стороны дровни.

Я добавил по тому, что засел в казарме. В этот раз до упора. Пока в рожке не стало пусто. Сменил. Спасибо старлею, обеспечил запасом. Готов, охотник. Вывалился на порог целиком, ружье бросил, повис с крыльца головой вниз. Правда, их туда вбежало трое, где-то два голубка еще засели.

Из-за дров выбежал мужик. Одного взгляда хватило — отец застреленного Бакуном пацана. В очах столько непростительной боли, столько желания не верить в произошедшее. Лицо скосило от слепой ненависти. Стрелял из помповика как от нечистой силы отбивался — пять выстрелов и все куда ни попадя. Не целился, он этими выстрелами просто выпросил у нас возможность добраться к телу сына. Я держал его на прицеле, но стрелять не спешил. Не спешил и Бакун, хоть цель ему была видна так же четко, как квадрат на картине Малевича.

В коридоре бункера грянул ружейный выстрел.

Трофим?!!

— Трофим?! — кричу.

— Нормально, — донеслось оттуда, правда тяжело, с задышкой, неуверенно. — Все нормально.

Чирик с Бухтой тем временем сыграли в штурмовиков — каталовец высадил окно в казарме и, не подыскав ничего более подходящего, подставил спину в качестве ступени.

— Рафат, прикрой! — оглянулся Бухта на выбравшегося, наконец, из курятника, однополчанина. Он был весь в крови, на голове куриные перья, но кровь, скорее всего, была не его.

— Крою, — ответил он. — Давай.

У меня на глазах снимался настоящий боевик: «натуральный блондин» выпрыгнул на импровизированную ступень, сунул дуло автомата в выбитую оконницу. Загромыхал автомат у него в руках. Голова мечется туда-сюда, будто целится он в шмыгающих по полу мышей.

— Да сдохни ты уже!

Ответили оттуда дробью — наклонился «дог» вовремя, лишь боковое стекло вылетело, осыпалось мелкими осколками.

Из-за угла сарая выбежал младший краснощекий. Растерялся, увидев лежащего у колодца парня и склонившегося над ним отца. И вспомнил о своем — ведь тот до начала перепалки стоял у входа в бункер. Но, оказавшись посредине двора, не прикрытый абсолютно ничем, лишь с тяжеловесным ТОЗ-87 в руках, он все понял по лицу Трофимова. Перспективы для продолжения пути у него не было, а отбегать назад — поздно.

— Кинь ствол, — посоветовал ему старлей, держа на прицеле.

Молодой краснощекий в нерешительности открыл рот, но сказать ничего так и не смог. Он не направлял ствол на Трофимова, но и выполнять приказ, похоже, не собирался. Впрочем, времени на раздумье у него совсем не было. Стоявший на живой «ступеньке» Бухта снова открыл огонь по тем, что баррикадировались в казарме. И внезапный, отчаянный крик оттуда вынудил младшего краснощекого дернуться…

Тик-так…

Очередь раздалась у него за спиной. Стоявший на прикрытии Рафат не церемонился: человек с оружием, пусть и пацан, все равно излучал опасность. Каждое сокращение его мускулов могло стоить чьей-то жизни. Пули прошли навылет, окрасили вязаную жилетку красными пятнами. Парень как-то по-смешному открыл рот, сморщил лицо, рефлекторно выстрелил. Дробь раздробила асфальт, и этим он словно смягчил себе место для падения. Сложился на колени, упал ничком.

Я это почувствовал: Трофим тоже не желал парню смерти. Просто он, как и тот, что обрел свою смерть за колодцем, сел не в тот автобус. Они могли бы залечь и не высовываться и, возможно, заслужили бы самый ценный подарок — жизнь. Но решили принимать участие и сказали «решка».

А им выпал «орел».

Тем временем горюющий отец бережно отложил бездыханное тело сына, зарядил, доставая из-за пазухи патроны, свой помповик. Я взял его на прицел, пока он тихо проговаривал под нос что-то похожее на молитву. Или проклятие. Наконец он поднялся во весь рост, готовый отправить на тот свет как можно больше супостатов, повернулся в сторону Бакуна… Но не успел сделать совершенно ничего: его приговорили одновременно четверо. Трофимов, Бакун, Рафат и я. Его изрешеченное тело подняло на воздух, отбросило назад, на каменную кладку колодца. Судьба уготовала ему место рядом с сыном, будь мы прокляты.

Бакун, выпрыгнув как черт из коробочки из-за кучи кирпича, забежал за сарай.

— Сдаюсь! — завопил оттуда мужик. — Я без оружия. Сдаюсь!

— Чисто, — доложил оттуда Бакун. — У меня один бесствольный. Руки поднял! Шагай.

— Чисто, — дополнил рапорт Бухта, спрыгнув со спины Чирика. — Два двухсотых. Шмырота, ля. Сдались бы, суки, — жили.

— Все целы, раненых нет? — Трофимов бегло оглянул нас на предмет нежелательных дырок в одежде.

— Все в порядке, старлей, — отвечаю. Мой ответ дополнили остальные.

— Тогда, Рафат, Салман — таможня, — скомандовал нам Трофим. — Бухта, собери стволы, проверь каждого. — Сам же схватил подведенного Бакуном «языка» за грудки, встряхнул им. — Где остальные? Ваши бабы?

— В-в-в подвале… Внутри казармы, — ответил тот.

Небритый, тощий, щеки запавшие. Мало что общего с тучноватыми крестьянами, что уже отдали Богу душу. Наемный пахарь какой, что ли?

— Оружие еще есть? Патроны?

— Там же, в казарме, — нервно, будто бы в эпилептическом припадке закивал тот. — Но только патроны, ружей больше нет.

— Точно?

— Зуб даю.

— Соврал — не жить тебе.