Изоляция

Опять — прямой с ноги, боковой, разведочка боем. Приблизился, головой водит как обезьяна в клетке, наклонился вперед. Я подпрыгиваю к нему, но, сука, крайне неудачно: заготовленный удар правой принимаю прямиком в скулу, да и рука оказалась в его владении — поймал в замок, подхватил под локтевым изгибом, подтянул вверх. Свободной рукой врезал по лицу. Но не закричал я от боли в ломающемся суставе. Ногой я ударил его в пах, и это позволило мне освободить руку-заложницу. Пернат зашипел сквозь зубы, но отпускать меня не собирался. Перехватив за плечи, потащил на себя, швырнул на сторону и упал сверху сам.

Борьба в партере мне никогда особо не была близка, но основные каноны я знал на отлично. Извернувшись, я не позволил Пернату стать хозяином горы, влезши мне на грудь и совершивши добивание. А когда он подсунул мне под горло руку, чтобы задавить, я перехватил ее и отскочил назад, вынудив растянуться на асфальте. В то же мгновение упав на спину, я протащил его руку через промежность, а свои ноги набросил ему на голову и грудь.

Ай, как смачно заверещал же штабист! Как хрустнула кость, когда я ответил ему таким же выламыванием локтевого сустава!

Но черт бы меня побрал — сука, он укусил меня за лодыжку! Я дернул ногой, но сам взвыл от боли — его челюсти намертво вцепились в мою плоть. А едва ослабив давление на грудь, он вывернулся! Выдернул поврежденную руку и прыгнул на меня подобно разъяренному зверю.

Правая рука его была неспособна причинить ущерб, а вот левая…

«Где твоя левая рука, а, Пернат?»

Поздно, Салман. Поздно.

Лезвие запуталось в плотной бушлатной ткани, и это в некоторой степени спасло меня. На пару сантиметров, я бы сказал, спасло. И все же я в полной мере испытал резкий холод прикосновения к телу смертоносной стали. Ощутил, как острие углубилось под кожу, в область печени. Кольнуло как-то так даже и не то чтобы сильно. Досадно — вот отлично характеризующее то ощущение слово. Досадно кольнуло. Не столько больно, сколько досадно от осознания допущенной глупой ошибки.

Это ж надо, после всего попался, как лошок.

Оружие вновь оказалось в его руке. Два. Лунный свет хорошо освещал окровавленное лезвие армейского штык-ножа. Странно, удар в печень (или примерно), а дает на ноги.

Я отполз назад, скукожившись на тротуаре у автостоянки.

— По чеснарю, говоришь? — хриплю.

— А что мне с тобой о чести, лохарина? — Пернат сплюнул в мою сторону, поднял ствол и направил мне его в грудь. — Ты в любом случае должен сдохнуть. Так какая разница с честью или нет? Передавай от меня привет Никитину, — его голос начал теряться, будто я уезжал. Может, на «Икарусе» с надписью «Эвакуация» на борту? — Скажи, что там, где его зароют, я буду каждый день ссать, чтобы побыстрее заросло…

Что ж за нах такой, а? Ладно бы в сердце, а то — куда? Почему так быстро? В кино же показывают, раненых как-то до госпиталей дотягивают без рук и ног, а у меня-то царапина всего. Всего-то…

— Не понял… — Голос у Перната был действительно удивленным? Может, у меня крылья пробивались со спины? Может, я ангел? Который не спас ни одной души? Может, я падший ангел?.. — А вы тут откуда? — Его голос стал похож на визг. Нет, похоже, я не ангел. — И что он?.. Дьяк… Какого черта? Ты чо?!

Выстрел был. Это я помню точно. Последнее, что помню, прежде чем ночь наполнилась необычайной теплотой и тишиной.

Выстрел. А вот в меня или кого-то другого — это уж увольте, я так и не понял.

Глава 7 Руно

26 октября 2015 г., 00.20

2 года 4 месяца после эвакуации

Помню, что тащили. На горбу. Помню, как долбило в висках и каким глухим болезненным эхом отдавался каждый стук сердца. Обрывками помню — в промежутках между отключениями, пока боль, расходящаяся по всему телу огненным приливом, не вырубала меня, как скачок напряжения вырубает в счетчике пробки. Помню, что удивлялся: кто добрый такой? Никитин? Да кто ж, если не он. Или кто из парней? Помню, что было жарко — неимоверно. Лихорадило, будто «африканца» подхватил. Кто-то ходил рядом, шаркал подошвами. Затем желтый свет фонаря, направленный мне в живот, и тарахтение дизелька за головой. Помню боль от ковыряния в животе. Помню сосредоточенное лицо Валерьича, фармацевта, хирурга. Помню, как в его руке бренчит натянутая нить.

Потом — тишина и темень. Короткая и в одночасье едва ли не в жизнь длиной.

Очнулся. Мысль первая: похоронили, суки! Живьем закопали.

Махнул ладонью перед собой, будто испарину с окна стер. Ничего, темень и пустота. Тишина, как и во сне. Сердце, камнем упавшее в колодец, встало на место. Застучало резво, будто барабанным боем.

Нет, не похоронили.

Просто бросили. Как безнадежного. Подыхать.

«Холодно», — канула в темноту вторая мысль. По наитию рука проделала еще один взмах. Затем еще. Наклонись ко мне в эту минуту сама Смерть, я бы так поймал ее за глотку, тоньше Витаса бы спела. Но под руку не попало ничего, кроме пустоты.

Нужно встать.