Израненное сердце

Тем временем армянин бросается на меня, сбивая с ног. Мы перекатываемся по бетону. Я слышу звук, который ни с чем нельзя спутать – щелчок открывающегося лезвия. Не оглядываясь, я хватаю армянина за ворот рубашки и, подняв его, швыряю в сторону Сибиряка. Клинок вонзается ему в руку, но Сибиряк тут же вынимает лезвие и бежит на меня, замахиваясь ножом перед моим лицом.

Я поднимаю руку. Лезвие рассекает мою кожаную куртку, словно льняное полотно. Оно вонзается в плоть моего предплечья, оставляя длинную глубокую рану до кости. Я чувствую, как кровь стекает вниз, капая с моих пальцев.

Тем временем Кастет и Татуированный кричат и катаются по земле, пытаясь потушить пламя. Но на самом деле они лишь сильнее вымокают в бензине, разбрызгивая его вокруг и распространяя огонь.

Армянин согнулся пополам. Я бью его коленом в лицо и кулаками по затылку. Сибиряк снова замахивается лезвием мне в лицо, я отшатываюсь, и кончик ножа полосует меня по правой щеке. Я бросаюсь на Сибиряка, перехватывая его руку с ножом. Моя ладонь скользкая от крови, и мне трудно ее удерживать. Я снова и снова бью его левым кулаком, и он делает то же самое, одновременно пытаясь вонзить лезвие мне в грудь.

Я слышу свистящий звук позади себя. Словно сильный ветер дует в узкой трубе.

Боюсь, я знаю, что это значит.

Отпустив руку Сибиряка, я позволяю ему вонзить складной нож в мое правое плечо. Тем временем я сильно бью его по горлу тыльной стороной ладони. Он отшатывается, задыхаясь.

С лезвием, все еще торчащим из моего плеча, я пригибаюсь и бегу так быстро, как только могу, подальше от заправочных колонок. Я успеваю сделать всего с десяток шагов, как колонка взрывается. Сначала меня обдает жаром, словно мне в спину ударяет стена жидкого пламени. Через долю секунды раздается звук – громкий, раскатистый, металлический. Я слышу его, пока лечу по воздуху, и с силой врезаюсь в бетон. Я ударяюсь головой о бордюр.

Я ошеломлен и оглушен.

Мне требуется минута, чтобы только поднять голову.

Я оглядываюсь на сверкающие останки огненного шара и пылающую груду металла, которая раньше была машиной Неро. Внедорожник русских тоже охвачен пламенем, как и два тела рядом с колонкой. Других двоих отбросило дальше. Один из них – Сибиряк, который все еще жив. Я слышу его стоны.

Подтянувшись к бордюру, я хватаюсь за рукоятку ножа, торчащего из моей дельтовидной мышцы, и выдергиваю лезвие. На выходе оно ощущается больнее.

Моя ладонь похожа на окровавленную перчатку. Рука же одеревенела и сейчас совершенно бесполезна.

Я чувствую, как кровь льется у меня из носа и ушей. Судя по всему, в паре ребер трещины, если не переломы. Я не знаю, причиной тому Сибиряк, взрыв или приземление на цемент.

Я достаю телефон из кармана. Экран разбит. Мои часы тоже сломаны. Я понятия не имею, сколько времени, но знаю, что опоздал. Я остался без машины, а вдалеке уже раздается вой сирен.

Я соскребаю себя с асфальта и поднимаюсь на колени, а затем, сгорбившись, встаю на ноги.

Мне необходимо добраться до Симоны.

Я не могу поймать такси – никто не посадит меня в машину в таком состоянии. Я мог бы угнать тачку, но этим лишь привлеку к себе внимание.

Я начинаю ковылять по направлению к Линкольн-парку. Спустя пару ярдов перехожу на неуклюжий бег. Каждый шаг отдается в башке. Мои ребра пылают в агонии, вонзаясь в легкие с каждым вздохом.

Но я должен добраться до Симоны.

Я не могу остановиться ни на секунду.

Симона

Серва помогает мне выскользнуть из дома. Это не то чтобы ужасно сложно – я ведь все-таки не в тюрьме. В основном я переживаю за то, чтобы остаться незамеченной, потому что не хочу, чтобы нас с Данте прервали посреди разговора или чтобы отец подслушивал или звонил в полицию.

Серва выносит огромные пакеты отсортированного мусора к бакам на заднем дворе. Они рвутся, и по всему внутреннему дворику разлетаются осколки стекла, пакеты из-под молока и консервные банки. Когда двое охранников подбегают, чтобы помочь ей все это собрать, я выскальзываю через задние ворота.

Я слышу, как этот мерзкий пес рычит, пока я бегу через лужайку, но охранники держат его на поводке, так что он не может за мной погнаться. Слава богу – я никогда не видела более злобное животное.

Одетая в джинсы и серую толстовку, с капюшоном на голове, я чувствую себя настоящей преступницей. Я еще никогда не выходила ночью одна. Линкольн-парк – относительно безопасный район, но это все еще центр Чикаго. Я отшатываюсь от любого, кто идет мне навстречу. Мне кажется, что все смотрят на меня, хотя это и не так.

До парка мне идти примерно шесть кварталов. Я хотела встретиться там по символическим причинам – это место, где мы с Данте сидели под глицинией, болтали и целовались часами. Это был чудесный день, один из лучших в моей жизни.