Израненное сердце

Я бросаю зеркало и бегу вокруг сцены в поисках Симоны.

Я нахожу ее сидящей на корточках рядом со своим отцом, они оба дико озираются по сторонам, в то время как служба безопасности и полиция Чикаго окружают нас плотным кольцом.

– Кто это был? – кричит Симона с широкими от страха глазами.

– Кто знает, – отвечает Соломон, качая головой.

Глядя на лицо мужчины, я не уверен, что он говорит правду.

Симона

Увидеть Данте Галло, стоящего перед толпой внизу и смотрящего на меня, было худшим сюрпризом в моей жизни.

Я с трудом его узнала – в свои двадцать один он уже был самым крупным мужчиной, которого я когда-либо видела. Теперь он вообще мало похож на человека. Мужчина вырос еще дюйма на два или три и раздался еще больше. Это просто гора мышц, выпирающая из-под натянутой футболки размера XXXL.

Его челюсть стала шире, а на лбу и в уголках глаз поселились морщинки. И это не морщинки от частой улыбки. Кажется, будто он слишком много щурился на солнце.

Но больше всего изменилось выражение его лица. Данте смотрит на меня с чистой неприкрытой ненавистью. Так, словно хочет вскочить на сцену и оторвать мне голову.

Честно говоря, я не могу его за это винить.

Уехав из Чикаго, я не раз хотела ему позвонить.

Если бы мне не было так дурно…

Если бы мне не было так страшно…

Если бы мне не было так плохо…

Я с трудом могу вспомнить, как существовала те девять месяцев беременности.

Все краски мира потухли. Все стало серым, тусклым, пепельным. Я пыталась смотреть фильмы, которые когда-то любила, слушать песни, которые мне нравились, но… ничего не чувствовала.

Я с трудом передвигалась по маленькой квартирке, которую мы с Сервой снимали на двоих в Мейфэре. С таким трудом добиралась до туалета или стакана воды. Мысль о том, чтобы поднять трубку и позвонить, попытаться объяснить Данте, почему я уехала… это было слишком. Я не была на это способна.

А с рождением ребенка все стало только хуже. Мне казалось, что моего сына вырвали у меня, но при этом я думала, что, возможно, с Сервой ему будет лучше. Я была так зла на родителей за то, в какую ситуацию они меня поставили, но чувствовала, что должна дать сестре шанс на счастье – единственный, который у нее когда-либо будет.

Я была так растерянна. И так одинока.

Я жаждала связаться с Данте. Я страстно желала его. Но я знала, что он будет в ярости. Я скрыла от него свою беременность. Я заставила его пропустить рождение сына.

И еще я боялась того, что может случиться, если Данте узнает. Я хотела безопасности для Генри. Я не хотела вводить его в мир криминала и жестокости. Я помнила, как с рук Данте стекала кровь, каким пугающим, каким жутким выглядел он в ту ночь в парке.

И я думала о том, как он разозлится, если узнает о том, что я сделала.

Даже теперь в Грант-парке он выглядит так, словно хочет меня убить. Насколько сильнее мужчина рассвирепеет, если правда когда-нибудь всплывет?

Я не могу этого допустить.

Было ошибкой приехать в Чикаго. Я закончила съемку для «Баленсиаги», и мне стоит уехать в ту же секунду, как этот митинг подойдет к концу.

Именно об этом думаю я, когда Данте вдруг ни с того ни с сего срывается и несется к сцене.

Я подпрыгиваю с места, думая, что он бежит на меня.

Но Данте хватает какое-то большое круглое выпуклое зеркало и направляет его в сторону поля. Делая это, он ревет: «ЛОЖИСЬ!»

Я не понимаю, что происходит, но инстинктивно сажусь на корточки, и так же делают все остальные. Все, кроме моего отца. Кажется, он замер на месте, столь же шокированный, как и я.

Я вижу, как солнце отражается от зеркала Данте, и слышу резкий свистящий звук.

На полу сцены появляется вмятина, как будто с неба только что упал крошечный метеорит.

Мой мозг говорит: «Пуля. Это была пуля».

Все начинают кричать и разбегаться.

Кэллам Гриффин хватает свою беременную жену. Мужчина бледный как мел. Они сидели прямо за тем местом, куда попала пуля. Буквально на пару футов выше, и пуля могла бы попасть его жене прямо в живот.

Я не бегу – во всяком случае со сцены. Я несусь к tata, потому что понимаю, что пуля предназначалась ему, и она может быть не единственной. Я хватаю его под руку и тяну изо всех сил, оттаскивая его от подиума.

На этот раз, похоже, отец совершенно не контролирует ситуацию. Он кажется растерянным и напуганным. Я испытываю те же эмоции, но видимо, чуть в меньшей степени, чем он. Я стаскиваю отца со сцены, чтобы мы могли спрятаться за ней.

Проблема в том, что я понятия не имею, откуда прилетел выстрел, так что я тяну отца как можно ниже к земле, надеясь, что это поможет нас защитить.

Мгновение спустя огромное тело Данте с глухим стуком опускается рядом с нами.

Он спрашивает:

– Вы двое в порядке?

– Д-да, – запинаясь, отвечаю я.

Это первые слова, которые мы говорим друг другу спустя почти десять лет.

– Кто это был? – спрашиваю я отца.

Не могу представить себе, кто мог бы желать его смерти.

– Кто знает, – говорит tata, качая головой. Он выглядит сбитым с толку и ошеломленным.