Изумительное буйство цвета

Мы сидим молча. На самом деле мне не хочется разговаривать с Джейком. Я пришла сюда потому, что мне нужно было куда-то прийти, а проводить на улице еще одну ночь не хотелось. Где-то внутри меня, глубоко в животе, засел вечный холод, который медленно поднимается кверху и расходится во все стороны, так что даже тепло камина не может меня согреть.

В моем сознании мгновенно всплывают те билеты на поезд: маленькие белые карточки, с аккуратными надписями, что расположились рядом с кошельком в моей сумке.

Откуда они там взялись?

Неужели это я их туда положила?

Зачем?

— Что-нибудь есть по телевизору?

— Джеймс знает о том, что происходит?

Я отрицательно качаю головой:

— Думаю, что нет. Но Адриан обязательно позвонит ему.

Он кивает и берет карамель, кофейную со сливками.

— Хорошо, когда кто-то любит кофейные со сливками, — говорю я.

— Я их не люблю. А ем, потому что их никто больше брать не хочет.

Мы жуем вместе, и содержимое фирменной тарелки постепенно исчезает. Завтра, когда Сьюзи встанет, она сразу узнает, что я была у них. В гостях я всегда сижу и очень много ем. Хотя есть надежда, что она не будет себя чувствовать настолько хорошо, чтобы заметить, что все съедено.

— С другой стороны, — говорю я, — Адриан сейчас совсем не в Бирмингеме, а в Лондоне.

Джейк кашляет. Мне слышно, как у него откашливается мокрота.

— Нет, он вернулся домой — пришлось уйти с церемонии награждения.

— Но почему?

— Лесли позвонила ему на мобильный телефон. Она подумала, что детей похитили. Понимаешь, люди обычно так и думают, когда не находят своих детей там, где им следует быть.

— Но ведь им же ничего не угрожало, — говорю я.

— Откуда это мог знать Адриан? Вас всех троих могли убить.

— Я написала записку, — сказала я и остановилась. — Хотя на самом деле забыла. — И опускаю глаза под его пристальным взглядом. Врать я умею плохо.

— Достаточно об этом.

— Кто же знал, что Лесли вернется домой так рано? Я все ей собиралась рассказать после того, как дети улягутся спать.

Он выбрал все кофейные карамельки и разложил их в ряд на ручке дивана. Потом начал есть одну за другой, аккуратно разворачивая бумажки и выбрасывая их в мусорную корзину. Не промахнулся ни с одной.

Я раздраженно хватаю горсть конфет. Терпеть не могу вот эту его аккуратность и меткость. Начинаю запихивать в рот конфеты одну за другой, не успевая пережевывать.

— Придется тебе завтра с ними поговорить, — произносит он мягко. — Ты же не сможешь вечно прятаться.

Я пожимаю плечами:

— Не беспокойся. Я уйду до того, как ты встанешь.

Нам нечего сказать друг другу. Знаю, он не будет заходить слишком далеко, вроде: «Это как-то связано с твоим малышом?» Он не задаст мне такого вопроса, потому что понимает, что я не смогу на него ответить.

— Ладно, пойду спать, — говорит он.

Встает в своем розовом халате и опять кашляет.

Плохой кашель.

— Если хочешь выпить — все в твоем распоряжении. Только…

— Что?

— Постарайся потише. Сьюзи необходимо выспаться.

— Между прочим, — говорю я, — дверь веранды не заперта.

Он медлит у выхода, собираясь что-то сказать, но передумывает. Я беру пульт дистанционного управления и включаю второй канал. Передача «Открытый университет». Обсуждают клонирование.

— Спокойной ночи, — говорю я. — Можно перед сном посчитать малышей.

Он уходит. Я потому лишь так сказала, что понимала: он не расслышит.

Я слушаю важную даму в очках на цепочке и мужчину помоложе в белом халате и с пейджером. Ученый он или врач? Хотелось бы знать. Каждый из них говорит убежденно, но к согласию они не приходят. Я начинаю согреваться. Внезапно веки становятся тяжелыми, болят глаза. Я глубже вжимаюсь в кресло, склоняю голову на подушку и стараюсь сосредоточиться на клонировании.

Я, вздрогнув, проснулась, в шее что-то хрустнуло. Телевизор все еще включен, но я не могу понять, о чем говорят. Лица расплывчатые, слова неразборчивы.

Мне снилось, что повсюду маленькие дети: в кроватках, на стульчиках, в колясках. Сесть абсолютно негде, потому что комната полна малышей. Они гукают, спят, плачут. И в самый последний миг перед пробуждением я вдруг поняла, что я одна из них, и уже открыла было рот, чтобы заплакать, чтобы доказать это. Но в тот же миг проснулась, ощутив болезненную одеревенелость во всем теле.

Смотрю на часы на руке. Пять тридцать. Пора идти домой, пока никто не догадался, где я.

По телевизору какие-то деловые мужчины разговаривают на иностранном языке. Я быстро листаю "Радио таймс», пытаясь определить, что это за язык. Оказывается — русский. Ничего удивительного в том, что я не могу их понять.

Выключаю телевизор и встаю. Ноги такие одеревенелые, что я чуть не падаю; правую вдобавок свело. Я прыгаю до тех пор, пока она не начинает действовать.

Когда я выключаю свет, все предметы по-прежнему видно — на улице уже не темно. Направляясь в холл, двигаюсь очень медленно, чтобы никого не разбудить, И прямо перед входной дверью слышу, что кто-то идет сзади. Я оборачиваюсь, ожидая увидеть Джейка, но оказываюсь лицом к лицу со Сьюзи.

— Ах! — восклицаю я и прикрываю рот рукой.

Она выглядит удивительно несобранной.