Изумительное буйство цвета

Поезд теплый и светлый, он защищает нас от темноты снаружи. Мы останавливаемся на станциях и вновь продолжаем движение. Мы могли бы уже проехать, насколько я знаю, через туннель под Ла-Маншем и в настоящий момент оказаться во Франции. Я не читаю названия станций. Мы представляем собой маленькое желтое существо, движущееся через неопределенность черного мира. А желтый цвет обманчив. Он утомителен и ярок, но хрупок, может в любое время распасться на составные элементы. Прорыв через тьму таит в себе постоянную угрозу. Я всегда считала, что могу легко отличить цвет от полного отсутствия цвета, и не понимала, как просто можно шагнуть от одного к другому, абсолютно того не сознавая.

— Почему же никто мне не сказал? — громко заявляю я.

— Не знаю, — говорит Джеймс.

— Что бы это изменило? Какой был смысл держать все в секрете?

Вот что беспокоит меня больше всего. Не потеря матери, которую я в любом случае считала умершей, и не то, что я оказалась внучкой вместо того, чтобы быть дочкой, и даже не то, что считала себя сестрой, будучи племянницей. А какая-то беспредметность всего этого. Сознание того, что все состояли в заговоре, о котором я ничего не знала. Они были все вместе, конспираторы, сгрудившиеся над своим самодельным костром, в то время как я была одна на холоде, в темноте; и все оттого, что никто не счел нужным меня пригласить.

— Может, сначала они подумали, что для тебя так будет лучше, — говорит Джеймс. — А потом, когда ты стала старше, ни один из них не знал, как сказать тебе правду.

Я потягиваю остывший кофе.

— А что, если меня зовут совсем и не Китти Веллингтон?

Я прекращаю пить и обдумываю это. Нет такого человека по имени Китти Веллингтон. Я чувствую, как меня окружает тьма, пытаюсь заглянуть в себя в поисках утешения, но там его нет. Джеймс что-то говорит, однако я его не слышу.

Лампочки начинают мигать, но происходит это так быстро, что я думаю: не мерещится ли это мне. Крепко зажмуриваю глаза и открываю их снова. Так и есть. На самом ли это деле или только в моем воображении? Наблюдаю за другими пассажирами для подтверждения реальности происходящего, но они продолжают читать, спать, смотреть в окно стеклянными глазами.

— Странно, — говорит Джеймс. — Кажется, с напряжением что-то не то.

Лампы гаснут, внезапно и окончательно, и так же внезапно раздается вопль ужаса. Мне нужно несколько секунд, чтобы осознать, что звук этот издала я. Думаю, не следовало этого делать. Я же знала, что так случится. Желтый не длится долго.

Слышу голос Джеймса, повторяющий что-то снова и снова, но слов не слышно, потому что тьма прокладывает себе путь внутри меня, сдавливая меня так сильно, что для сопротивления ей требуется вся моя энергия.

Моя рука лежит на столике, на ней — рука Джеймса.

— Все хорошо, — говорит он, — все хорошо.

— Леди и джентльмены. — От металлического голоса я подпрыгиваю. — Говорит проводник. В системе освещения обнаружена неисправность, однако смеем вас заверить, что мы делаем все возможное, чтобы ее устранить, и освещение будет восстановлено как можно быстрее.

Он излишне акцентирует окончания некоторых слов, и для того, чтобы понять значение такого дополнительного ударения, требуется определенное время.

Я выглядываю наружу и замечаю, что темнота там не такая уж черная, как я полагала. Мне видны окна в домах, машины на отдаленных дорогах, даже лунный свет. Давление внутри меня немного отступает. Рука Джеймса гладит мою руку нежно и успокаивающе.

Лампы начинают быстро мигать, потом гаснут, загораются снова и уже не выключаются.

Я смотрю на Джеймса. Он нежно смотрит на меня.

— О, Джеймс, — говорю я и начинаю плакать.

Женщина в регистратуре смотрит на меня через стол. Короткая черная челка делает ее похожей на Клеопатру, но на ее табличке написано: «Антония». Ее губная помада совершенна; контур безукоризнен и цвет искусно подобран, от этого губы кажутся прямо-таки искусственными, нарисованными специально для того, чтобы замаскировать ее маленький, с плотно сжатыми губами, рот.

— Вы пропустили назначенное время, — говорит она сурово.

— Мне очень жаль, — говорю я. — У меня внезапно умерли бабушка с дедушкой.

Она все еще выглядит излишне официальной, но ее голос немного смягчается.

— О, Боже! — Она останавливается, обдумывая, что сказать. Я понимаю, что это не так уж просто. — Да, потерять бабушку с дедушкой очень тяжело, — говорит она.

И маму тоже очень тяжело терять, думаю я про себя, да еще и обретать новую бабушку.

Она смотрит на экран перед собой.

— Один из пациентов не сможет прийти сегодня утром, в десять тридцать. Вы можете подождать?

— Да, — говорю я.

В приемной полно народу, рядом со мной садится женщина с малышом и девочкой постарше. Пока мама усаживает мальчика на колени, девочке приходится постоять.

— Мам, — говорит девочка, — я хочу посидеть.