Изувеченная плоть

Хейтон налил второй стаканчик. Руки у него заметно дрожали — он не мог припомнить столь мощного предвкушения. Рот от возбуждения пересох, и Хейтон смочил его крепким спиртным. Господи… Он сел, чтобы унять дрожь. Подмышки взмокли. Боже, хоть бы от меня не воняло. Я вспотел, как свинья.

Щелкнула дверь.

— Не терпится начать? Если так, то круто.

Из ванной она вышла голой. Хейтон уставился на нее, как истукан…

Она пересекла комнату пятном яркого света.

— Хм?

— О, нет… — сглотнул Хейтон. — Никакой спешки.

— Хорошо. Можно, я посижу минутку. У нас вся ночь впереди.

Она села на противоположный край кровати и, не глядя на него, потянулась за своим виски. Ее обнаженная нога нежно легла у него между ног.

Хейтон был готов лопнуть от возбуждения.

— Во Флориде, на самом деле, очень жарко. А нам иногда приходится бродить по четырнадцать-пятнадцать часов, чтобы получить необходимое. — Ее непринужденная болтовня сопровождалась похотливыми движениями ноги. Хейтон надеялся, что у него не стучат зубы.

— П-правда?

— Ну, да.

Она втянула в рот кубик льда, покрутила его языком, потом выпустила обратно в стаканчик.

— Я исходила уже все восточное побережье.

Мозг Хейтона разделился. Одна половинка сосредоточилась на ее сногсшибательном образе, другая старалась оставаться прямолинейной.

— Тогда почему работаете здесь? На севере должно быть прохладнее, как, впрочем, и в любой другой части страны.

Она фыркнула, обводя взглядом комнату.

— Да, прохладнее, но там долго не проживешь. На севере все клиенты какие-то чокнутые. Нью-Йорк, Балтимор, Бостон — срань господня. Бывают вообще конченные отморозки.

Хейтон едва слышал ее. Он просто смотрел…

Ее нагота не казалась какой-то пошлой или уродливой — женская красота во всем ее великолепии. От зрелища ее грудей он чуть не застонал — размером с дыни, только белые, как взбитые сливки. Его влекло не материнское молоко (как лактофилов), а ее полнота в целом — налившиеся груди, раздутый живот, кровь и мозг, готовые взорваться от избытка гормонов. Конечная фаза в процессе оплодотворения. Одна человеческая жизнь наполняется другой. И та же самая полнота формировала образ, к которому он испытывал влечение, такое же уверенное и отчаянное, как у здешних «ночных бабочек» к «крэку».

Это был мощный, не поддающийся четкому определению образ…

Бледно-розовые ареолы, растянутые до диаметра пивной банки. Этот образ пьянил своим контрастом — резко очерченные розовые пятна на фоне белых как снег грудей. Взгляд Хейтона скользнул вниз, по роскошному, растянутому до предела животу, к вывернутому наизнанку желудю пупка. Ниже было все довольно тщательно выбрито. Хейтону это напомнило восхитительный плотский пирог.

Она закурила сигарету и села, чтобы дать алкогольному опьянению снять явную тягу к наркотикам.

— Ты же не думаешь, что с беременностью у меня появилось больше клиентов.

Казалось, она поймала себя на слове.

— Но нет. Я вовсе не специально «залетела». Черт, я же не больная. Просто хочу сказать, что здесь полно парней, вроде тебя.

Ее нога продолжала работать в его паху.

— На самом деле, этому есть название.

— Хм?

— Сексуальное… влечение… к беременным женщинам. Называется «сайсолагния».

Она покосилась на него.

— Мне без разницы!

— Думаю, — произнес он, почти заикаясь, — у нас у всех… есть свои слабости.

— Ну, да. Согласна. Но если никто никому не причиняет вреда, что тут плохого? — Она опустила взгляд на свой живот, будто почувствовав лицемерие в своих словах. — О, да, знаю, о чем ты думаешь. Я причиняю вред этому ребенку, ну да…

— Я так не думаю…

— … но я не хочу. Сигареты? Бухло? Это не пустяки. Вы, парни, все прекрасно знаете, что я покупаю «крэк» на деньги, которые вы мне даете, верно?

Хейтон кивнул… но не мог оторвать глаз от ее восхитительной плоти.

— И я знаю, что то дерьмо, которым я занимаюсь, причиняет вред ребенку. Я не вру. Но ничего не могу с этим поделать. И я не просила помочь мне забеременеть. Я могла сделать аборт. Причем, бесплатно.

Несмотря на тревогу и нарастающее возбуждение Хейтон спросил:

— Почему не сделали?

— Потому что, если б я не забеременела, не было бы и ребенка. Но я забеременела, либо потому что у кого-то из клиентов лопнула резинка, либо я была слишком упоротая, чтобы заставить его ее надеть. И, да, я знаю, что то дерьмо, которым я занимаюсь, причиняет ребенку огромный вред. Но проходит двадцать лет, и ты говоришь ему, «Эй, малец, ты — ребенок шлюхи и ты такой урод, потому что твоя мамаша курила „крэк“. Надо было сделать ей аборт?» — спросишь ты его. Зуб даю, он скажет, нет.

Она пожала плечами.

Это была интересная точка зрения, хотя и нестандартная. Но, по правде говоря, Хейтону было все равно. Он считал, что проблемы других людей — как и их ошибки — его не касаются.

Что его сейчас действительно волновало, так это похоть, которую разжигало в нем ее присутствие.

Заметив у нее в глазах слезы, Хейтон пришел в замешательство. Черт! Он наклонился назад и вытащил коробку шоколадных конфет.