Это не место для смерти прокаженных.
Велите отнести меня в тот приют, который отец построил для нищих у ворот Монсанвьержа.
Он собирается поднять ее. Она делает рукой жест отрицания.
Нет, Жак, нет, не вы.
ЖАК УРИ
Как, не выполнить даже последнего долга перед вами?
ВИОЛЕНА
Нет. Не пристало вам меня касаться.
Позовите Пьера де Краона.
Он болел проказой, хотя Господь исцелил его. У него нет ужаса передо мной.
И я знаю, что я для него как брат и женщина больше не имеет власти над его душой.
Жак Ури уходит и вскоре возвращается с Пьером де Краоном. Она больше не говорит ничего. Оба молча смотрят на нее.
ВИОЛЕНА
Жак!
ЖАК УРИ
Виолена!
ВИОЛЕНА
Хороший ли выдался год, уродилась ли пшеница?
ЖАК УРИ
Так, что уже не знаем, куда убирать.
ВИОЛЕНА
Ах!
Как это хорошо, урожайный год!
Да, даже теперь я помню и чувствую, как это хорошо!
ЖАК УРИ
Да, Виолена.
ВИОЛЕНА
Как хорошо жить!
ЖАК УРИ
Живи же и оставайся с нами.
ВИОЛЕНА,
Но как хорошо и умереть!
Когда все по–настоящему кончилось и над нами мало–помалу простирается
Безвестная тьма, будто темная темная древесная сень.
ПЬЕР ДЕ КРАОН
Она больше не говорит ни слова.
ЖАК УРИ
Возьмите же ее. Несите ее, куда я вам сказал.
Потому что она не хочет, чтобы я прикасался к ней.
Осторожно! Осторожно, осторожно, говорю вам. Не причините ей боли.
Они выходят. Пьер де Краон несет тело. Дверь остается открытой. — Долгая пауза.
АНН ВЕРКОР
Открыто?
Этот дом опустел, если все двери нараспашку?
Кто так рано вошел сюда до меня? или кто ушел отсюда?
Долго осматривает все вокруг.
Узнаю старую залу, здесь все по–прежнему.
Вот камин, вот стол.
Вот потолок с надежными балками.
Я как зверь, который обнюхивает все кругом и узнает свою нору и родное гнездо.
Привет тебе, дом! Это я. Вот и вернулся хозяин.
Привет тебе, Монсанвьерж, высокая обитель!
Еще издали, вчера утром и за день до того я различал на гребне холма этот пятибашенный Ковчег.
Но отчего колокола не звонят больше? ни вчера, ни сегодня утром
Я не слыхал в небе, как вместе с Ангелом девятью ударами колокол возвещает
О том, что Иисус в сердце Марии, трижды по три звона.
Монсанвьерж! Как часто я думал о твоих стенах,
Пленником, когда доставлял воду в сад старика из Дамаска. (О бесжалостные утра и полдни! Вечные ковши водоноса и взгляд, который поднимают к Ливану!)
И все ароматы изгнания ничего не стоят для меня
После этого листка орешника, который я растираю в моих пальцах.
Привет тебе, могучая укрощенная земля! Здесь не пески, которые приходится возделывать, и не наносный грунт.
Здесь плодносная почва, ее возделывают силой собственного тела и шестью быками, которые тянут борону и она выходит из–под лемеха медленно, глубокая борозда!
И все, насколько глаз моих хватает, ответило на усилие человека, вложенное в землю.
Я осмотрел уже все мои поля и убедился, что все ухожено, как полагается. Слава Богу! Жак хорошо делает свое дело.
Земля, я отправился отыскать для тебя малую толику другой земли,
Пригоршню для моей могилы, из той земли, которую сам Господь избрал себе для могилы в Иерусалиме.
Мне не хотелось возвращаться сюда вчера вечером. Я ждал рассвета.
И я провел ночь под стогом свежей соломы, в размышлениях, в дреме, в молитве, в воспоминаниях, в благодарениях,
Прислушиваясь, не донесется ли до меня голос моей жены, голос моей дочери Виолены или детский плач.
Проснувшись, я увидел, что уже светает
И вверху, поднимаясь над темным склоном Монсанвьержа, лучась и сверкая, из дальней Аравии
Утренняя звезда является над Францией, как вестник, встающий в одиночестве!
И я отправился к дому.
Эгей! Есть тут кто?
Он стучит посохом по столу. Занавес некоторое время остается закрытым.