Извращенная гордость

— Римо, — сказал он, и брат подошел к нему.

Нино нахмурился, но Римо тронул его за плечо и посмотрел на меня. Ногти впились в мягкую плоть ладони.

Экран ожил, и на нем я увидела свою семью и Данило, и мои ноги почти подкосились.

Сэмюэль дернулся, его глаза были так полны отчаяния, что разрывали меня, а у папы были темные круги под глазами. Данте и Данило лучше контролировали свои эмоции, но они тоже не выглядели обычно собранными.

— Я так рад, что вы смогли присоединиться, — сказал Римо с британским акцентом. Неправильный. Такой человек, как он, окутанный атмосферой насилия и жестокости, был кем угодно, только не Английским джентльменом.

Римо жестоко улыбнулся им, затем повернулся ко мне, и его темные глаза вспыхнули от возбуждения.

— Серафина, в Лас-Вегасе у девушки есть выбор… — его голос вернулся к нормальному, низкому, угрожающему.

— Не смей! — закричал Сэмюэль, бросаясь к камере, как будто это был Римо.

Данте схватил его за руку, чтобы остановить, но даже мой дядя оказался на грани самообладания.

Римо не обратил на них внимания, только скривил губы. Он вытащил нож, которым убил Симеоне, и показал его мне.

— Они могут заплатить за свои грехи болью или удовольствием.

Меня передернуло.

— Ты не имеешь права осуждать чужие грехи, — резко прошептала я.

Римо медленно шел позади меня, слишком близко, его горячее дыхание касалось моей шеи. Мой взгляд упал на экран и встретился с отчаянным взглядом Сэмюэля. Он выглядел на грани срыва. Я должна быть сильной ради них, ради него и папы, и даже ради Данте и Данило. Ради наряда.

— Что ты выберешь, Серафина? Ты сдашься на пытки или заплатишь своим телом?

Я выдержала взгляд Сэмюэля. Я унесу свою гордость с собой в могилу. Девушки были созданы чтобы рожать. Эти люди могли выдержать боль, и я тоже.

Римо снова оказался в поле моего зрения.

— Если ты не выберешь, я сделаю выбор за тебя.

Его глаза и лицо говорили, что он знает мой выбор, уверен в нем, потому что я девушка, слабая и незначительная.

Я высокомерно улыбнулась.

— В любой день я предпочту укус холодной стали, чем прикосновение твоих недостойных рук, Римо Фальконе.

Его глаза вспыхнули удивлением, уважением… и ужасающим возбуждением.

— Я буду наслаждаться твоими криками.

— Римо, хватит, — приказал Данте.

Римо уставился на меня, бормоча.

— У нас только все начинается.

Без предупреждения он схватил меня, развернул, и прижал к своему телу — груди, каждый дюйм его, прижимался к моей спине и заднице. Его рука обхватила мой подбородок, приподнимая мою голову так, что я была вынуждена посмотреть на него. Он хотел видеть мои глаза, выражение моего лица, мой страх и ужас, когда он заставит меня кричать.

Я ответила на его взгляд со всей ненавистью и отвращением, на который была способна. Я надеялась, что у меня хватит сил лишить его моих криков, молилась об этом.

— Где бы ты хотела почувствовать мой нож?

Он держал сверкающую сталь прямо перед моими глазами, позволяя мне увидеть ее острый край. Я видела, что татуировки Каморры Римо и Нино скрывали шрамы на предплечьях. Может, это что-то значило, а может, и нет. Мне нечего было терять.

— Или ты передумала насчет своего выбора? Будешь ли ты платить своим телом в конце концов?

Я не доверяла своему голосу, потому что ужас сдавил мне горло, и Римо это видел. Я схватила его за запястье и направила нож к своей руке, пока холодное лезвие не коснулось мягкой кожи предплечья, близко к венам.

Что-то промелькнуло в глазах Римо, и меня наполнило торжество, потому что это место почему-то его задело. Я держала свою руку на его, когда лезвие коснулось моей чувствительной кожи.

Римо надавил, и я напряглась от легкого ожога, но он еще не резал — как будто не мог заставить себя сделать это. Я не могла поверить, что это из-за того, что у него были сомнения насчет причинения мне боли; в конце концов, это был самый жестокий человек на Западе. И это определенно не потому, что он не мог уничтожить мою безупречную кожу. Я была уверена, что он хотел бы первым, чтобы оставить след. Что-то еще удерживало его, что-то темное и сильное.

Я оттолкнула его руку, опустила ее на свою, и лезвие рассекло мне кожу, но Римо сопротивлялся. Я всматривалась в его темные глаза, гадая, что происходит в их глубине, боясь когда-нибудь узнать. Глаза Римо ожесточились, стали суровыми, грубыми, и, наконец, он нажал на лезвие, и оно пронзило мою кожу.

Острая боль пронзила меня, и я задрожала под ее силой, моя рука все еще была на его руке, когда он провел ножом по моей коже, но не остановил его. Почему-то его глаза отражали мою боль, как будто он чувствовал ее глубже, чем я.

Римо отпустил мой подбородок, его рука обвилась вокруг моей талии, чтобы удержать меня в вертикальном положении, но я продолжала держать голову поднятой, мои глаза горели в его глазах.

Я прикусила нижнюю губу, когда крик вырвался из моего горла. Медь заполнила мой рот. Потом она потекла по моей губе, вниз по подбородку.

Римо остановил нож, что-то в его глазах заставило меня замереть.

— Хватит! — взревел папа. — Останови его. Прекрати сейчас же!