Изыди (СИ)

Третьим мужчиной в бараке был мой отец. Он уходил на работу, когда я ещё спал, и приходил, когда я видел вторые сны. В выходные пообщаться с ним тоже не получалось: все свободные дни он проводил на субботниках и рыбалках. Может, поэтому я равнодушен к рыбной ловле?..

Как и отец, моя мать работала на заводе в двадцати шагах от дома. Она так же уходила на весь день, и я был предоставлен самому себе. В стайке пяти-шестилеток я слонялся по окрестностям посёлка, постоянно обнаруживая что-то новое. Очень скоро нам стало скучно. Нас манил соседний хутор, где располагался великолепный карьер, в котором добывали песок. С песчаных куч отлично было скатываться, особенно в жаркую погоду, когда песок ещё свежий и прохладный. Конечно, дома ждал нагоняй за грязные рубашки и порванные штаны, но наши матери были бессильны ― никакие ремни и шлепки не могли отвадить мальчишек от приключений.

В самом начале хутора, недалеко от местной начальной школы, стоял маленький домик, в котором жил нищий. От школы домик отличался разве что количеством окон: у школьного здания их было три, а у нищего всего одно. Этого мужичка по ночам подкармливала моя бабка, таская ему хлеб и молоко. Однажды, выйдя во двор по нужде, я стал тому свидетелем. Но основное пропитание нищий получал в посёлке, куда приходил попрошайничать на одно и то же место возле магазина. К точке своего заработка он шёл в обход кукурузного поля, а не через него, как бегали на хутор мы. Я всегда любил смотреть ему вслед. Нищий обычно брел с унылым и обречённым видом. Но в этой обречённости сквозила и определённая настойчивость, аналогичная той, с которой жильцы нашего барака ходили по утрам на работу. Нищий хромал на одну ногу, и него были странные руки: правая плетью висела вдоль туловища, а левую он держал полусогнутой, ладонью вверх, чтобы тут же зажать в ней поданную монету и спрятать в рваный стеганый ватник.

Домик нищего был самым маленьким на хуторе. Он стоял между двух других ― больших и дородных, взиравших на своего жалкого соседа с видом законного превосходства. На хуторе вообще было много домов, самых разных ― огромных и малюсеньких, кирпичных и деревянных. И они совсем не были похожи на наш барак. Дома были с трубами, резными окнами, а ещё ― с петухами, свиньями и коровами, чьи голоса доносились со всех сторон.

Самый же главный дом стоял в глубине хутора возле леса, в трёх километрах ходу от барака, если идти через кукурузное поле. Туда мать отводила меня на всё лето, и в конце каждой недели приходила навещать. Ей так было надёжнее. В этом доме жила моя бабка. Жилище было просторным, с высокими потолками и большими окнами. Там всегда было светло.

Почему я запомнил домик нищего? Из-за тщательно скрываемого, но все же тайно подсмотренного урока милосердия моей бабки? Или зарубкой врезалось в память то утлое, почти игрушечное здание? Не знаю. Знаю только, что, как и тот нищий, я с такой же настойчивостью тянусь к своей мечте. Может быть, и у него была мечта о доме, о счастье, но достались ему только убогая развалина и место на крыльце возле продуктового магазина.

Однажды, в какой-то год, к бабке привезли моего двоюродного старшего брата Виталия, и целое лето мы провели с ним вместе. Несмотря на свои семьдесят, бабка живо справлялась и по дому, и с двумя сорванцами, так и норовившими улизнуть из-под опеки куда-нибудь в лес.

― Вот уж я вам задам, пройды такие! А ну, быстро в баню! ― частенько слышали мы от неё.

Пока мы с братом носились по лесу, бабка успевала затопить баню, после чего мы кайфовали в горячей парной в ожидании ужина. А ужин готовился в русской печи, сложенной, по рассказам бабки, её мужем ― нашим дедом.

Дед умер до того, как мы с Виталькой появились на свет, а его красавица-печь служила нам верой и правдой. Дед отделал её цветными керамическими плитками в причудливых рисунках. Мы с братом часто играли в нашу игру. Один накрывал рукой какую-нибудь плитку, а второй должен был угадать, какую именно: с петушком? с собачкой? с коровой? с домом? Я регулярно накрывал плитку с изображением домика, и Виталька всегда угадывал, а потом подшучивал надо мною: "Эх ты, малой! Хоть бы раз другую, что ли, загадал". Но и в следующий, и в последующие разы я упрямо накрывал именно эту. Бабка называла плитки изразцами. Я это слово ещё не выговаривал, поэтому именовал их "заразами" ― Виталька и бабка смеялись, и я заливался смехом вместе с ними.