Изыди (СИ)

Нет-нет... Кажется, я много возомнил о себе. Чтобы провалиться как писателю, сначала надо им стать. Эх, хорошо было в те времена, когда великое множество цензоров в лице Главлита, Союза писателей и, наконец, ЦК как последней инстанции в длинной цепочке появления на свет очередного литературного шедевра, запрещая, ставили невидимую печать "Неинтересно, но прочесть обязательно", чем, собственно, и выковывали недосягаемую касту писателей. Авторы для меня были всё равно что боги, сошедшие с книжного Олимпа, со словом в зубах и печатной машинкой в руках.

Магическая сила слова всегда манила меня. Писатели являлись создателями волшебного потустороннего мира, получившими благословение самого Всевышнего (никак не меньше), и уже только поэтому я считал их счастливчиками. К тому же царившие на просторах шестой части суши цензура и запреты со скоростью молнии делали этих людей известными благодаря многочисленным любителям вкусить запретные плоды. По ночам, с фонариками под одеялами, те пытались распознать в свеженьком самиздате тщательно зашифрованный антисоветский смысл, чтобы утром разнести его по умам, как птицы ― семена. А уж кого печатали официально, те и вовсе становились небожителями со всеми вытекающими ― успехом, известностью, почётом и заграницей в придачу.

Впрочем, всё это уже в прошлом. А в настоящем ― бескрайний книжный океан, разобраться в котором сложнее, чем в китайской грамоте. Сегодня надо выпрыгнуть из штанов, чтобы снискать известность на литературной ниве. И не просто выпрыгнуть, а оставить их там, где выпрыгнул, и скакать галопом у всех на виду до тех пор, пока тысячный зритель (не читатель!) не ткнёт пальцем: "Ну и ну! Ну, удивил, право, удивил!" Надо несколько недель, а то и месяцев, бубнить на ТВ о том, что, мол, на литературном небосклоне зажглась новая звезда. И только после этого многомесячного бубнёжа на всех каналах можно спокойно сказать: "ящик" сделал своё дело ― писатель появился. После чего разрешается сесть Богу на плечи. Не возбраняется даже свесить ноги ему на грудь. Когда начинают издавать, Всевышний уже не нужен, поэтому с ним можно не церемониться.

Увы, я пока никак не могу разогнаться. Мне нужна мысль человека из народа. Предложенная Борисом тема, конечно, интересна, но исключительно в качестве фона чего-то глобального. Приятеля идеи вселенского масштаба волнуют тоже, но ровно настолько, насколько это даёт ему возможность безграничной личной свободы.

― Личная свобода ― это свобода любви, возможность познавать мир без всяких ограничений. Если мужик внутренне несвободен, то он не свободен, прежде всего, в отношениях с прекрасным полом, ― разглагольствовал Борька, оседлав своего любимого конька. ― Я не могу остановиться на какой-то одной женщине. Я всегда свободен в своём выборе.

Когда он начинал рассуждать о свободе выбора, мне становилось скучно - я знал, чем всё закончится.

― Вот ты свободен или нет? Можешь сказать? ― допытывался Борис, недоумевая, почему я до сих пор не женат.

В свою очередь я начинал злиться и скатывался к упрёкам:

― Вся твоя свобода ― это свобода бросать одну ради другой.

Я всегда считал, что моё непостоянство с женщинами благороднее, чем у Бориса, потому что я не даю им надежды: не зову их замуж. Пока мне некуда привести даму. Да, к своей главной мечте как к некоему воображаемому футляру я подбирал подходящую скрипку. Иными словами, будет дом ― должна быть и женщина в нём. Так что дело за малым ― за футляром.

К моим упрёкам Борис относился равнодушно, а точнее, вообще их не замечал, продолжая подстрекать к творчеству. Я отмахивался от него, не зная, с чего начать. Дружбу с Борькой поддерживаю хотя бы из-за того, что с ним я почувствовал себя уверенным с женщинами, потому что он, кое-как получив среднее образование, уважал моё высшее, постоянно обращаясь ко мне с дурацкими вопросами. Интересовало ли его право водителя не выходить из машины, когда останавливает сотрудник ГИБДД, или право полиции просто так потребовать документы на улице, или ещё что-нибудь ― обо всём этом он спрашивал с таким заинтересованным видом, как будто решал философски важный для себя вопрос: гуру я или не гуру. Борису наверняка бы льстило, будь я гуру, а мне льстило, что я могу им быть хотя бы в глазах одного-единственного человека, а посему старался не отнекиваться от бестолковых вопросов друга.

В этом мире всё примитивно до простоты: кто-то всегда для кого-то гуру, а у гуру обязательно должны быть ученики и адепты, и если первых ― единицы, то количество последних может быть непредсказуемым и исчисляться до бесконечности. Но я неприхотлив, мне не нужна бесконечность, и моё честолюбие скромных размеров, так что в качестве адепта мне вполне бы хватило и одного Бориса. И можно обойтись без учеников, чтобы потом не грызла совесть, что всех их разбазарил.