Just got broken (СИ)

Мысли путаются в голове.

Глаза застилают слезы.

Эрис не оставит Адриана в покое.

Не оставит никого в покое, пока…

Пока она жива.

Жители камер по обеим сторонам от неё начинают завывать свои песни.

Люди, не освобожденные от акум — призраки собственного прошлого — буквально читают её мысли.

Они знают, что она задумала.

— Девчонка, не смей! — шепчет скрипучий голос их одной камеры.

— Ты что тут задумала! — подхватывает другой.

— Маринетт, не делай этого! — вытягивает руку вперед через окошко в двери третьей камеры прозрачная рука, стараясь ухватиться за рукав девушки.

Камеры словно ожили.

Начали наперебой галдеть, словно отговаривали её.

Воздух будто стал накаливаться от этого.

— Молчать! — прорычала сквозь хлещущие потоком слезы Маринетт.

И камеры стихли.

Только её одинокие шаги отдавались гулом в пустом продуваемом пространстве больницы Святой Марии.

Девушка вошла к себе в камеру и крепко захлопнула дверь.

Она опустила ладони на вечно влажную проржавевшую дверь и прикоснулась к ней лбом.

Глаза щипало от горьких слез.

Грудная клетка рвано тряслась.

Она не может позволить Эрис победить.

Не может подвергать опасности жизнь Адриана снова.

Не может допустить ещё чьей-нибудь смерти из-за своего проступка.

Из-за своей слабости.

Которая привела к тому, что на свете теперь существует сам Дьявол.

Привела к смерти изменившейся в корне и теперь ни в чем не повинной Хлое.

К кончине почти четверти населения Парижа.

К потере памяти Плагга.

И вечному заточению Тикки в костюме ЛжеБаг.

Маринетт опускает ладони, поворачивается лицом к кровати.

В полутьме бредет знакомой дорогой по сырому каменному полу.

Опускается на смятый серый матрас.

Запускает под него руку, выуживая не найденный Молли пакет.

Она не знала о нем.

Не догадывалась даже, что Маринетт может так поступить.

Через прозрачный полиэтилен проглядываются все белые таблетки, которые Молли давала ей в течении месяца трижды в день.

Почти сотня белоснежных убийц была прямо в её руках.

Девушка высыпает их на ладонь.

Она не позволит больше Эрис играть в свои чертовы игры.

Теперь очередь Маринетт.

Никто больше не погибнет.

И он будет жить.

Адриан будет жить.

Один. Без неё.

Он научится.

Жилось же ему как-то без неё.

Вот именно. Как-то жилось.

Маринетт трясет головой, прогоняя мысли.

Надеюсь-ты-сможешь-меня-простить.

Девушка распахивает губы.

Глотает почти дюжину сразу, затем вторую.

И третью.

Проходит секунда две-три-минута.

Пакет почти пуст.

Маринетт улыбается.

Он будет жить. Плагг будет жить.

Мать будет в безопасности, как и Молли.

Как и всё население.

Ничтожна цена за спасение целого мира.

Смерть Хлои не станет напрасной.

Не станет.

Маринетт укладывается на бок, поджимая к груди ноги.

В глазах постепенно мутнеет.

Но в последнее мгновение посреди комнаты сияет фиолетовая дымка.

Красно-черный костюм мелькает в глазах мелкой рябью.

Черные омуты подлетают в мгновение ока.

— Что ты сделала, дрянная девчонка?! — рычит Эрис.

Но Маринетт улавливает только гулкие звуки.

Веки наливаются свинцом.

Она улыбается.

— Шах и мат, — шепчет она, закрывая глаза.

Всё исчезает. Все звуки. Все мысли.

И в пустой камере становится оглушающе тихо.

========== Сиквел. Still Marinette, still Ardien ==========

Туман был с самого утра.

Серое полотно затягивало небосвод с утра до вечера.

Девушка шла вдоль парковой аллеи, потирая руки, облаченные в перчатки.

Декабрь словно был теплее сентября.

Хотя.

Ей просто могло показаться.

Поскольку месяц заключения в четырех мокрых стенах явно портил все впечатление о погоде.

Не говоря уже о том, что было за пределами больницы Святой Марии для душевнобольных.

И не упоминая того факта, что Маринетт Дюпэн-Чэн выпала из этого мира на определенное время.

Маринетт кутается в куртку, сильнее вжимаясь носом в закрученный на шее шарф, и осторожно перехватывает букет в правой руке.

— Сегодня холоднее, чем обычно, да, Маринетт?

Тикки вылезла из сумочки, глядя на девушку большими глазами.

Дюпэн-Чэн улыбнулась.

Вспоминая.

Против воли вспоминая день, когда увидела её снова.

Это произошло в начале декабря в палате интенсивной терапии.

Почему декабря?

Маринетт тоже задала этот вопрос Адриану через пару часов после пробуждения.

Потому что было не до того.

Поскольку девушка пролежала в коме два месяца.

Она помнила момент, когда открыла глаза.

Помнила, как ворвались в палату врачи.

И ещё сотню смытых деталей.

Но она никогда — никогда, черт возьми — не сможет забыть ту секунду, когда в палату влетел Адриан.

Как упал возле её постели на колени и крепко сжал руку, больше не сдержавшись.

Он рыдал.

Рыдал, как маленький ребенок, который словно потерял что-то, что было дорого его сердцу.

А потом нашел.

— Ты сдурела?! — кричал он тогда. — Совсем из ума выжила, Маринетт?!

Он лупил ладонью по постели, и девушка то и дело вздрагивала от этого.

Но не отвечала.

Не могла говорить.

Молчала.

Смотрела ему прямо в глаза.

Проваливаясь.

Омут, затопленный омутом.

Я-так-перед-тобой-виновата.

— Ты меня до смерти напугала, — опустил он голову ей на живот, не в силах сдержать дрожи. — Глупая, я же чуть вслед за тобой не отправился.

И Маринетт вдруг снова заплакала.