К чужому берегу. Предчувствие.

Из груды платьев я вытянула дорожное, из плотного лилового сукна, отделанного в каком-то военном стиле блестящими металлическими пуговками, которые строгими рядами украшали пояс под грудью, спускались от самого горла до подола. Я умылась, оделась, не расчесываясь, наспех заколола волосы шпильками. Затем, подумав, сняла с крючка плащ и шляпу Адриенны: пусть на мне платье Леруа, но прикрыть его вещами горничной будет правильно, слишком оно броское и дорогое.

Из собственных вещей я захватила только документы и кошель с серебром. Но не нести же это в руках? Кошель, если поместить его в карман плаща, будет звенеть и некрасиво биться о ноги. Я сунула бумаги и серебро во вместительную сумку служанки, тем более, что ее торбу можно было удобно носить через плечо, спрятав под просторной накидкой. Затем, покончив со сборами, я выскользнула из комнаты, даже не оглянувшись на разбросанные шедевры Леруа и не заботясь о чемоданах. Все это было уже не важно. Меня ужасала только мысль о том, что мне не дадут уйти из Мальмезона, а остальное уже не имело надо мной никакой власти.

Спускаясь по лестнице, я опустила поля шляпки ниже на лицо и, наверное, вполне напоминала горничную, посланную куда-то с поручением. По крайней мере, меня никто не остановил. Выбежав из дома через черный ход, я во весь дух, подобрав полы плаща, помчалась вдоль каменной стены к воротам.

У меня не было экипажа, Брике должен был появиться в Мальмезоне только после полудня. Но я знала, что уже сегодня утром должна увидеть Александра, я знала это настолько твердо, что отсутствие кареты не могло остановить меня. Мальмезон — не край света, отсюда ходят какие-то дилижансы до Парижа… и я уеду в дилижансе, только бы первому консулу не пришло в голову меня остановить!

Конечно, это было нелепое опасение, потому что Бонапарт вряд ли думал обо мне в те минуты — долгожданная охота занимала все его мысли. Ну и отлично! Пусть его как можно сильнее увлечет суматоха отъезда в Бютар. Я молилась об этом, приближаясь к воротам.

Там, как я и предполагала, было уже довольно оживленно. Десятки приглашенных на охоту теснились у входа, волнуясь о том, как бы не опоздать и делясь друг с другом восторгами по поводу предстоящей встречи. Не начнется ли дождь? Удастся ли быть представленными генералу лично? Это было все, что их волновало; что касается гвардейцев охраны, то они были озабочены именно теми, кто прорывался в Мальмезон, и не обращали никакого внимания на тех, кто выходил.

Я оказалась за воротами абсолютно легко, мне не задали ни единого вопроса, и некоторое время я шла по улице без всяких мыслей, наслаждаясь свободой и странным ощущением собственного одиночества посреди сельских улочек: уже очень давно я нигде не бывала одна, без служанки или лакея, да еще пешком. Меня обуяло странное желание сорвать шляпку, распустить волосы, хорошенько тряхнуть локонами, подставляя их под весенний ветер… Так хотелось сделать это! Ощущение свободы и чудесного избавления тогда стало бы более полным. Я уже взялась за ленты шляпки, но потом остановилась. В конце концов, я еще не покинула эти места, а распущенные волосы сделали бы меня слишком приметной особой. Разумнее будет отложить этот поступок до лучших времен… до той минуты, когда мы с Александром, взявшись за руки, будем идти по бретонскому берегу!

Колокол на церкви в Рюэле пробил семь утра.

4

Было воскресенье. Городок еще не проснулся. Ставни на домах были еще закрыты, и тишину утра нарушали разве что всадники, прибывающие из Парижа в имение первого консула. Я некоторое время шла вдоль низких осыпающихся каменных оград, в тиски которых были зажаты узкие улочки, не слишком понимая, в правильном ли направлении двигаюсь. Мне нужно было к церкви, к главной площади, откуда, наверное, отправляются в Париж какие-то почтовые кареты. Церковь Рюэля я нашла довольно быстро, а рядом с ним — постоялый двор «У черной пчелы», но приметить остановку дилижансов мне не удавалось.

Зеленщица, громыхая тележкой, проезжала мимо и огорчила меня, сообщив, что дилижансов вовсе никаких нет.

— Какие дилижансы, душенька? Париж совсем близко. Каждый ездит туда, если имеет повозку и лошадь.

— А если не имеет?

— Да тут все имеют. Все ездят на рынок продавать молоко, муку, яйца. Старый Амбруаз, говорят, подвозит до Парижа тех, кто его просит. И берет недорого — полтора франка!

Она толкнула тележку и пошла дальше, обдав меня запахом свежего редиса и кореньев и не преминув уточнить, что Амбруаз живет у ручья, ниже старой мельницы, но болото там сейчас такое — по доскам ступать надо.

Я представила, какой у этого Амбруаза экипаж, и решительно направилась к постоялому двору. Там, должно быть, полно приезжих, которые дадут мне более дельный совет насчет того, как скорее добраться до столицы. Постучав молотком в ворота, я терпеливо дождалась, когда в окошке двери покажется физиономия привратника.

— Не скажете ли вы, сударь, как я могу…