К чужому берегу. Предчувствие.

Хотя все внутри подсказывало мне, что не стоит поддаваться на уговоры мадам Грант, я была такая подавленная и растерянная, что приняла напиток Карема. Пунш не столько расслабил меня и успокоил, сколько затуманил сознание. Он был вкусный и очень крепкий; под его влиянием я даже стала снисходительнее относиться к Келли. Сидя в креслах на террасе, выходящей окнами в сад, вдыхая сладкие ароматы жасмина и потягивая пунш, мы несколько часов кряду проболтали о всяких пустяках. Алкоголь и ей развязал язык: она призналась мне, что играет на бирже и имеет много собственных денег благодаря советам банкира Клавьера, который частый гость в их с Талейраном особняке.

Это имя заставило меня насторожиться, но опьянение было слишком сильное, чтобы я сделала определенные выводы.

— Почему Клавьер помогает вам? — спросила я тупо, сжимая в руках бокал с горячим напитком. День был прохладный, ветреный, и чувствовать тепло пунша было приятно. Хотелось спать.

— О, они большие друзья с Морисом. Большие друзья… Раньше ссорились, а теперь между ними нет и следа вражды. Деньги — они ведь превыше всего… Господин Талейран жаждет создать себе громадное состояние. Он так и говорил, когда стал министром у Бонапарта: «Вот, должность у меня уже есть… теперь мне нужно сколотить состояние. Громадное состояние! Грандиозное состояние! Э-э-э!»

Она слегка передразнила своего любовника, подражая его интонациям. Я моргнула, отставляя бокал в сторону. Все это мне не нравилось. От Мориса я прежде не слышала таких жарких заявлений о деньгах. Но Келли знала его лучше, разве не так?

— Они вместе с Клавьером замышляют что-то, — бормотала мадам Грант едва внятно. — Это еще те фокусники! Ждут не дождутся, когда Бонапарт уедет в Италию. Может, даже надеются, что там его грохнут австрийцы, и тогда они здесь, в Париже, возьмут себе всю власть.

Она отхлебнула пунша и сказала довольно развязно:

— Если даже это случится, Талейран женится-таки на мне. Я столько о нем знаю, что он побоится меня сердить, черт возьми!..

Мне показалось, что будет лучше прервать этот поток откровенности и поразмыслить над услышанным в одиночестве. Я поднялась к себе и попыталась собрать мысли в кучу, но после такого количества выпитого это было непросто. Тревога с необыкновенной силой мучила меня, удвоенная еще и тем, что я ничего не могла предпринять. Особенное беспокойство вызывали слова Келли о том, что Талейран и Клавьер — «большие друзья».

Ну да, я знала об этом и раньше. Клавьер в ресторане Фраскати признался мне, что именно записка Талейрана, написанная карандашом и переданная через дворецкого, спасла его от внезапного ареста и позволила подготовиться к следственным действиям, уничтожить компрометирующие бумаги. Я допускала, что министр и банкир связаны обоюдной выгодой. Но сейчас, возможно, эта выгода простирается в политические сферы и ей подчиняются все дела министра, даже личные?

«Чушь, — подумала я, пытаясь отбросить опасения. — Талейран не предаст меня! Какой ему прок? Он не выдал меня Бонапарту, не выдаст и банкиру. В конце концов, это было бы слишком гнусно… Проклятье, но он так много знает обо мне! Особенно — о моих девочках. Он даже видел их. Это скверно. Очень скверно!»

Я застонала от огорчения, зарываясь лицом в подушки. Впрочем, искать какой-то выход у меня сейчас не было сил. Алкоголь так разморил меня, что я провалилась в сон. Хозяйка дома наверняка тоже уснула, поэтому никто не будил меня ни к обеду, ни к ужину.

Когда я проснулась, в окно уже заглядывала луна. Было полнолуние, и желтый луч ночного светила, проникая сквозь щель в портьерах, наполнял комнату жутким светом. Издалека доносилась колотушка кладбищенского сторожа. Мне показалось, кто-то прикоснулся к моей щеке. Испуганная, я вскинулась на подушках и чуть было не закричала от страха, увидев фигуру какого-то человека в кресле рядом с моей кроватью.

Это был Талейран.

— Ну-ну, — примиряющим тоном сказал он. — Спокойнее, моя дорогая. Это всего лишь я. Ваш давний друг.

4

Мне стало стыдно за свой страх. Я села, спустила ноги с постели, пытаясь придать себе подобающий даме вид. Но, с другой стороны, что заставило Мориса так бесцеремонно войти ко мне? То, что я нахожусь под его кровом, — разве это повод без предупреждения посещать меня в спальне?

— Господин министр…

Он предвосхитил мои вопросы.

— Я вошел таким бесцеремонным образом, потому что близится час нашего расставания, мадам. Бонапарт утром выезжает в армию, и уже завтра к вечеру у вас на руках будут необходимые документы. Вы сможете выехать в Бретань уже послезавтра. Таким образом, мы… э-э, теряем друг друга на неопределенное время. Может быть, даже навсегда.

— Почему теряем? — улыбнулась я, нисколько не разделяя его грусти. — Мы останемся приятелями, я буду писать вам.

— Все это так, но видеться мы уже не сможем. Я привык отправлять вам записки каждые пару дней, едва встав с постели, но кто мне теперь ответит на них? — Улыбка сожаления скользнула по губам министра. — Так вот… я хочу спросить: стоит ли все это свеч, сердце мое?

Помолчав, он уточнил вопрос: