К чужому берегу. Предчувствие.

Он поднялся — бледный, ошеломленный, будто его холодной водой окатили. Я закусила губу. Мне было понятно, что я играю с огнем: обидев министра, я рисковала вообще не получить бумаг. И тем неприятнее для меня лично было сознавать, что он, как и Клавьер, как и ранее Бонапарт, пытался шантажировать меня, добиваясь своего!

— Итак, вы решили уехать, — произнес он деревянным тоном.

— Да. Так или иначе, Морис, с вашей помощью или без, но я уеду, даже потеряв все состояние. Мне нужно только забрать детей… и я присоединюсь к мужу. Деньги, которые вы потратили на меня, я вышлю вам — уже из Лондона, даю вам в этом слово принцессы де Тальмон.

Талейран слегка поклонился мне:

— Благодарю. Однако мне претят разговоры о деньгах в то время, когда я открываю свое сердце.

Он двинулся к выходу — уже невозмутимый, важный и надменный, как обычно, знаком показав, что более подробные объяснения ему не нужны. Подавленная, я проводила его. И когда закрывала дверь, заметила в полумраке галереи грузный силуэт Келли Грант.

Она видела нас. Видела, что Талейран выходит из моей комнаты в столь поздний час. Вот незадача! Эта дама наверняка будет ревновать. Впрочем, стоит ли думать о такой чепухе в моем нынешнем положении? На днях я уеду и не буду иметь к министру никакого отношения.

Ощутив облегчение от этой мысли, я захлопнула дверь, не сказав мадам Грант ни слова.

5

После этого мучительного разговора я не представляла себе, как буду общаться с хозяевами особняка на улице Анжу. Как было бы хорошо, если б Талейран передал мне документы через своего секретаря, скажем, Лабори! И судьба будто откликнулась на мои пожелания, по крайней мере, в первой их части. Весь следующий день роскошный дом министра был пуст: сам министр отсутствовал — очевидно, в отсутствие Бонапарта нащупывал бразды правления. У него снова возникли какие-то дела с русским посланником, связанные с освобождением шести тысяч пленных русских солдат, участников знаменитого похода Суворова, — освобождением самым почетным, без всяких условий, с регалиями и знаменами, что являлось невероятным актом доброй воли по отношению к России.

Так что дел у Талейрана действительно было по горло. Самое странное, что не показывалась и Келли, избавив меня от своего надоедливого присутствия. О ней говорили, что она больна и дожидается в постели доктора.

Я считала часы до вечера и строила лихорадочные планы: завтра, рано утром, едва бумаги будут у меня в руках, я брошусь к Буагарди и сразу после разговора с ним выеду из Парижа. Возможно, Александр еще во Франции, — обстоятельства могли вынудить его затаиться и подождать несколько недель перед отплытием, пока все не уляжется. Но, даже если мой муж уже покинул континент, я заберу детей из Белых Лип и с помощью связей Буагарди переберусь в Англию. Это мое решение было окончательным: я чувствовала, что с Францией меня, несмотря на всю ностальгию, уже мало что связывает.

Не беда, что в Туманном Альбионе идут дожди, и мои соотечественники часто болеют там туберкулезом. Даст Бог, эта напасть обойдет меня стороной, а что касается тоски по родине, то родина будет для меня там, где муж и дети. Сердце кровоточило, конечно, от мысли о расставании с Белыми Липами и замком Сент-Элуа, но жизнь уже научила меня: жизненные обстоятельства бывают жестоки, а человек вполне способен вить гнездо на новом месте, главное, чтобы родные люди были рядом с ним.

Тем более, что гнездо — Блюберри-Хаус — уже было почти свито. Туда переехала куча вещей из Белых Лип, многие предметы роскоши, музыкальные инструменты, некоторая мебель. Конечно, я теряла всякую надежду быть богатой — конфискованное во время революции имущество вернуть не удастся, и разъяренный Бонапарт может отобрать и что-то из имеющегося. Но и бедным семейство дю Шатлэ не будет — благодаря щедротам английского правительства, службе Александра и его же индийским приобретениям.

Так что все складывалось удачнее, чем можно себе представить… Лишь бы Александр принял меня и забыл нашу размолвку! Мне было стыдно за нее, потому что события доказали его абсолютную правоту, так же, как мою полную легкомысленность.

Вещей у меня не было, собирать было нечего, и я не могла отвлечься от волнения даже за сборами. Я бесцельно бродила по дому, ломая пальцы и обдумывая будущее, а потом точно так же сновала по своей комнате, ожидая известий.

— Господин министр еще не вернулся? — осведомлялась я у пожилой Шарлотты, давно знакомой мне экономки Талейрана.

Она церемонно поправляла очки на носу и отвечала враждебно-уклончиво:

— Мадам, вас известят сразу же, как только господин министр вас позовет.

Однако вечером карета министра вернулась пустая. Я увидела ее, когда кучер проезжал мимо моего окна: экипаж отправился в каретный сарай, на постой, но хозяина дома нигде не было видно. Это показалось мне странным. Уж не случилось ли чего-то непредвиденного? Неужели что-то могло помешать всесильному Талейрану сегодня, когда Бонапарт покинул столицу?

Может, он задержался где-то и вернется в чужом экипаже? Но зачем было отпускать собственного кучера?