К чужому берегу. Предчувствие.

— Нет. Он-то как раз поддерживает его. Но его брат…

— Господин де Талейран так умен и красноречив, что ему не составит труда убедить брата. А если что-то будет зависеть от меня лично, я, разумеется, замолвлю слово за Евгения.

— Да, сделайте милость. — Жозефина подняла на меня черные глаза. — Ведь у вас самой, кажется, есть какие-то просьбы?

Этот вопрос не застал меня врасплох. Я понимала, что этот разговор — своеобразный торг, обмен влиянием, и решила не скрывать своих интересов. В конце концов, что я делаю здесь, в бывших покоях Марии Антуанетты, если не отвоевываю интересы своего ребенка?

— Мой тринадцатилетний сын, Жан де Ла Тремуйль, до сих пор в списках эмигрантов. И его имущество…

— И его имущество до сих пор в секвестре, — закончила она за меня. — Вашей беде не так уж трудно помочь. Если имущество не продано, его можно вернуть.

— Я была бы вам очень благодарна, мадам Бонапарт.

— А я — вам…

Мы улыбнулись друг другу, впрочем, довольно слащаво. Наша обоюдная неискренность была очевидна. Я подумала, что раньше, когда в этой гостиной была другая, истинно царственная хозяйка, мне ни разу не доводилось находиться в подобном положении — положении, когда я ловчу, пытаясь что-то выгадать, и сама себе от этого неприятна. Унизительная ситуация… Мария Антуанетта была сама доброта и сама откровенность, я платила ей тем же. В нынешнем же Тюильри нужно постоянно носить маску приветливости на лице, скрывая за нею холодные расчеты, и ждать от других того же.

Поднимаясь, Жозефина спросила, читала ли я последнюю новинку — роман мадам Жанлис «Луиза де Лавальер».

— У меня еще не было на это времени, мадам Бонапарт.

Она внимательно поглядела на меня.

— Действительно? Мне кажется, в последнее время эта книга стала настольной у каждой парижанки.

Поскольку я не могла взять в толк, к чему клонится весь этот разговор, жена первого консула уточнила:

— Многие мечтают о подобной судьбе. Но почти все забывают, куда завело мадемуазель Лавальер [42] ее рвение…

Тут я поняла, что таким неловким образом Жозефина пытается защитить свое семейное счастье и намекнуть мне, что не стоит посягать на ее супруга. Попытка эта показалась мне настолько беспомощной и нелепой, что я даже не обиделась.

— Глупышки, — сказала я, искренне засмеявшись. — О чем можно мечтать, если во Франции сейчас нет не только короля, но даже мужчины, похожего на него? Жалкое зрелище!

Жозефина снова настороженно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

После завтрака, показавшегося мне достаточно скучным, вереница дам потянулась к окнам на первом этаже дворца, чтобы созерцать военный парад. Это было действо поинтереснее завтрака: грохот барабанов, стройные ряды гвардейцев и солдат, развернутые знамена — все это и вправду производило впечатление, хотя сама площадь перед Тюильри выглядела плачевно и была огорожена досками ввиду намечающейся переделки. Я увидела первого консула, который на гнедой лошади объезжал шеренги: за ним следовала целая свита республиканских генералов, разодетых, как петухи, в шитых золотом мундирах и сверкающих эполетах.

Особенно эпатажно был одет генерал Мюрат, недавно ставший зятем Бонапарта благодаря женитьбе на его младшей сестре Каролине. Я вообще поразилась, глядя на него: смуглый грубый брюнет с вывернутыми губами, в лице которого угадывались даже какие-то негритянские черты, он был выряжен почти как шут — весь в аксельбантах, серебряном шитье, с целым пуком высоченных пестрых перьев на шляпе. От него, кажется, могли шарахаться лошади… Впрочем, остальные генералы тоже не слишком далеко ушли по части вкуса. И это я еще не слышала их разговоров — наверняка в них царит самая грязная брань улицы. Холодок пробежал у меня по спине: можно ли представить в их компании Александра? Ведь именно в эту армию его зовет служить Бонапарт?…

Первый консул, проезжая сквозь ряды, часто останавливался и обращался с расспросами к простым солдатам. Кажется, он помнил многих поименно, и на обветренных лицах гвардейцев вспыхивала краска гордости, когда он напоминал им об их подвигах на поле битвы, расспрашивал о службе и раздавал обещания. Не приходилось сомневаться, что именно на армейском поприще первый консул чувствует себя, как рыба в воде. Такое поведение казалось мне разумным сейчас, когда близилась схватка с Австрией, но, вспоминая планы Талейрана, я задумалась: куда денется эта военная жилка у Бонапарта потом? Сможет ли он установить во Франции прочный мир? И глубоко ли сам Талейран уверен в этом?

«Людовик XVI и не думал никогда о военных парадах, — подумала я почему-то. — А Франции, оказывается, были нужны именно они?…»

— Дамы, не расходитесь, — услыхала я голос Жозефины. — Нас ждет еще увлекательная прогулка. Я повезу вас к одной молодой матери, которая произведет на вас впечатление…