К чужому берегу. Предчувствие.

Я вздохнула, прогоняя вздорные мысли. Мне очень хотелось отказаться от прогулки, но это было бы невежливо. Да и неумно сейчас, когда я начала просить за сына и его имущество. «Раз уж вино откупорено, надо его пить», — гласит французская поговорка. Я уговаривала себя терпеть многое ради цели, которую себе поставила, но ощущение легкой петли, сдавливающей горло, не проходило, и я не знала, надолго ли меня хватит.

2

Молодая мать, о которой говорила Жозефина, оказалась абиссинской львицей, которую доставили в Париж накануне 18 брюмера и которая недавно родила троих детенышей, сразу ставших предметом любопытства ученых и парижан. Львица помещалась в большой клетке в Ботаническом саду и устроена была как нельзя лучше: ее кормили отборной говядиной, подстилкой ей служили толстые ковры, а бюллетени об ее здоровье ежедневно посылались Бонапарту, как будто это была страх какая важная вещь. Кроме львицы, в новосозданном зверинце обитали еще несколько диких животных, среди которых была и тигрица, — видимо, первый консул хотел сделать Ботанический сад местом, которое привлекает горожан, и изгнать него послереволюционную разруху.

Я посматривала на животных с опаской, потому что никогда до сих пор не имела опыта обращения с ними. А вот Жозефина не только приблизилась к клетке вплотную, но и взяла на руки львенка, которого ей передал смотритель. Львица поначалу вела себя спокойно, но когда генеральша Бонапарт стала гладить звереныша между ушами, рывком вскочила и взревела так, что я в страхе отступила подальше.

Побледневшая Жозефина опрометью отдала львенка смотрителю.

— Не бойтесь так, сударыня, — успокаивал он ее. — Клетка крепкая, львица не выскочит из-за прутьев. Первый консул не раз ласкал львят.

— Нет-нет, лучше не будем искушать судьбу, — сказала Жозефина поспешно. — Прутья крепкие, но кто его знает, на что способна мать, которая ревнует меня к своему детенышу.

Лошадиный топот раздался в глубине аллеи. Смотритель, возвратив львенка в клетку, кивком указал в ту сторону, откуда приближались всадники:

— Видимо, смотр закончился, госпожа генеральша. Первый консул скачет навестить свою подопечную.

— Действительно, это Бонапарт, — сказала Жозефина, принимая из рук горничной зонтик от солнца.

Нельзя было сказать, что она выглядит очень довольной. Я подумала, что в ее планы, видимо, не входило встречаться с мужем здесь в моей компании, и знай она наперед, что так выйдет, она нашла бы способ от меня избавиться. Сейчас же ей оставалось лишь бросить на меня растерянный взгляд — поделать ничего было нельзя.

Слегка пожалев старую знакомую, я чуть отступила назад, стараясь затеряться среди спутниц Жозефины. Но огненный взгляд Бонапарта, когда он стремительно проходил к клетке, мигом выхватил меня из толпы.

— И вы здесь, мадам де Ла Тремуйль? Славно. Приветствую вас!

Я была вынуждена выйти и поклониться. На мне было утреннее платье из тончайшего персикового крепа, окутывающего меня, как дивное облако, и изящный спенсер[43], весь отделанный белоснежными английскими кружевами; тонкие, высокие, шириной с ладонь, они ложились красивыми складками. В тон кружевам был белый креповый тюрбан на голове, завязанный с живописной небрежностью. Украшений на мне не было, как и полагается в утренний час, только серьги из жемчуга, почти незаметные.

— Приветствую и вас, генерал Бонапарт, — проговорила я, с легкостью выдерживая его взгляд, хотя в данный момент непонятно было, любуется он или сердится: брови его были нахмурены.

Он качнул головой, как бы давая понять, что еще вернется к разговору со мной, и отправился осматривать львицу. Смотритель представил ему подробный отчет об ее самочувствии и поведении львят. Кратко переговорив со служащим и послушав, как львица ворчит, собрав вокруг себя детенышей и бросая вокруг мрачные взгляды, первый консул оставил адъютанта и вернулся к гостьям Жозефины. При этом он сделал такой жест рукой, будто приглашал меня прогуляться с ним по усыпанной песком аллее, и я не стала противиться.

— Как вам военный смотр, мадам де Ла Тремуйль? — Первый вопрос его был краткий, произнесенный жестким голосом. — Он будет проводиться теперь регулярно, как и приемы дипломатического корпуса.

— Площадь Карусель нуждается в перестройке, — ответила я уклончиво. — Она в абсолютном запустении.

— Да, это так. Она даже мала для таких парадов. Но ее начали реконструировать, как вы видели.

Он вперил в меня пристальный взгляд и спросил еще раз:

— Так как вам показался военный парад, гражданка?

Я поняла, что от прямого ответа мне не уйти.

— Гражданин первый консул, — сказала я учтиво, — не могу считать себя большим знатоком подобных зрелищ…

— Еще бы! — произнес он напряженно. И повторил мое же выражение: — При Бурбонах армия была в абсолютном запустении. Там был полный бардак.

— …однако я нахожу этот парад великолепным, — закончила я, пропустив мимо ушей и это замечание, и грубое слово. — Все очень достойно, кроме…

— Кроме? Что же показалось вам негодным вашего взора?