К другим берегам (СИ)

Многие были недовольны правительством, хотя были и такие, кто находил ему оправдание, но, все же, многие были недовольны. Правительство было толстокожим или хотело казаться таким, и упорно не замечало, что слишком многие были недовольны происходящим. Никто не знал, чего ожидать в новой сводке телевизионных новостей, в первой части, где оповещались правительственные заявления, и правительство обычно не затягивало сроки введения непопулярных законов. Те постановления, которых многие ожидали, если и принимались, то оттягивались долгими сроками, оговоренными в тонко продуманных указах. Казалось, правительство вело войну, только противника нигде не было видно, а недовольных - сколько угодно.

После новостей приятель выключил телевизор. Луна светила в окно, отпечатывая на полу, наискось, перекрестье оконной рамы. Засыпая, я подумал: неплохо бы начать новую жизнь... еще подумал о том, что я должен изменить в себе. Кое-что отыскал, но сильно хотелось спать, и я решил: остальное додумаю после. В доме было тихо. Я уснул, еще не зная того, что нельзя доверять мыслям перед сном.

Орфей.

Глубокая осень. Под вечер я вернулся домой с прогулки. На свежем воздухе прохладно и необычайно тихо. Близкие горы затянуты плотными, сизыми облаками, и в быстро спустившихся сумерках все вокруг выделилось резко и немного печально, будто карандашный рисунок на плотной серой бумаге.

Дома уютно, тепло. От безделья стал листать художественный альбом, в котором большие скользкие страницы с репродукциями проложены тончайшей папиросной бумагой. Когда увесистый альбомный лист перебрасывался пальцами, издавая надменный лощеный звук, тонкая полупрозрачная бумага прилипала к нему, но, точно припоминая - ах, другой-то остался без присмотра! - нехотя возвращалась, отлипая неизменно снизу, выгибаясь кошачьей спиной, пока, наконец, не отделялась полностью и, недовольно прошуршав, не растягивалась по плоско покоящемуся листу. Книга была прекрасно издана - и, верно, стоила очень дорого. Ее подарил мне один знакомец, имевший прибыльное торговое предприятие - теперь принято говорить: бизнес. Он умер нынешним летом от сердечного приступа. Листая альбом или другие подаренные им изумительные книги (как он понял эту мою слабость?), я часто думаю о нем, а иногда вспоминаю разговор, который открыл мне этого человека с совершенно неожиданной стороны.

Познакомились мы на какой-то вечеринке. Меня подвели к нему, представили. Он сказал о моих публикациях - кажется, похвалил. Я ответил благодарностью. В подтверждение нашего знакомства он вручил узкую, пупырчатую от красиво выдавленных букв имени и цифр телефонных номеров визитную карточку, попросив (именно - попросив!) непременно звонить, если понадобиться помощь. Через несколько дней он сам позвонил и пригласил на ужин в ресторан. Помню, я сказал, что это не совсем удобно, мол, я не готов, но он очень тепло, по-дружески ответил, и я не мог отказать. После мы обязательно - раз, а то и дважды в месяц - вместе ужинали. Вначале мне было неловко; подметив, что он избегает женского общества, у меня возникли мысли, которые вскоре я решительно отбросил, потому как убедился: никаких оснований они не имели. И наши ужины вошли в привычку.

Возможно, его привлекало то, что я не был женат и усердно трудился, вел такую же неброскую жизнь, какую вел он (разумеется, если исключить разницу в наших доходах). Это всего лишь мои предположения, догадки, но дело не в них. Я хочу рассказать о разговоре, который заставил меня взглянуть на обеспеченного, довольного жизнью человека совершенно по-иному, как бывает, когда одна лишь фраза, даже один взгляд заставляют нас переменить сложившееся мнение о собеседнике. Что касается ответственности, тут я спокоен: рассказчику моему уже все равно, а другому лицу этой истории... Признаться, мне бы хотелось, чтобы она распознала себя, только я сильно сомневаюсь в этом.

Был один из наших ужинов. Мы обсуждали политический вопрос, к которому относились довольно равнодушно, поэтому обходились без горячих споров и вяло соглашались с доводами друг друга. Закончив со вторым блюдом, мы покончили и с этим вопросом. В ожидании сладкого образовалась тишина.

- А хотите, я расскажу вам, как когда-то влюбился?

Я немного смешался, сказал что-то вроде: "Если хотите..." - в общем, именно в этом духе.

Он замолчал. Официант принес кофе и сладкое. Молчание затянулось. Признаться, я решил, что он не станет рассказывать свою историю. "И хорошо", - подумал я. Все эти конфетные байки с непременными вечными разлуками вызывают уныние и желание такого богатырского зевка, чтобы оттянутая им челюсть громко ляскнула, возвращаемая спружинившей мышцей. Сказать об этом, разумеется, я не мог. Однако он не передумал, видимо, припоминая в деталях историю, имеющую для него столь большое значение.