К истокам кровавой реки (СИ)

Теперь путь к старому историку тоже был заказан. Святилище Вечной книги находилось в центре города, а по дороге туда Мэсси попадался на глаза слишком многим шернам. Именно в последние дни он ловил на себе чересчур много подозрительных взглядов, и когда просто слонялся без дела, и когда участвовал в общих работах.

Не далее как вчера он вместе с несколькими такими же юными выворотнями чинил кладку в подземном коридоре, проходящем недалеко от подземных горячих источников, чье тепло согревало дома по ночам. Внизу было жарко, и от дышащих паром стен, и от множества факелов. Большинство работников вскоре поскидывали с себя верхнюю одежду, оставшись в одних закатанных по колено штанах, их коренастые, крепко сбитые тела блестели от пота. Мэсси работал в рубахе, но вскоре ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Это был Граний, надсмотрщик, который ненавидел людей даже сильнее, чем прочие шерны, и особенную злобу питал именно к Ихазели и ее сыну. Сейчас он глядел на Мэсси так, что того бросило в холодный пот, несмотря на духоту в помещении.

Мэсси оглянулся и понял — он единственный из работников оставался в верхней одежде. Граний продолжал буравить его глазами, потирая ладони своих электрических лап. Мэсси подчеркнуто спокойно стянул рубаху через голову, вытер лоб, сказал:

— Уф, жара! — и продолжал работать, не осмеливаясь даже украдкой глянуть, не потекла ли краска. Он бы молился высшим силам, только не знал, каким.

К счастью, в тот раз все обошлось, но это было лишним напоминанием о его отличии от других парней в долине. Мэсси за последние дни вытянулся довольно сильно, был выше матери на голову, как и многие выворотни. Но последние отличались кряжистостью и крепким телосложением, а Мэсси оставался мальчишески тонким и худощавым. К тому же у него над верхней губой и на подбородке появилось несколько светлых вьющихся волосков — предвестники будущих усов и бороды, которые у выворотней не росли совсем.

Мать потихоньку от господина Авия подсовывала ему мыльный раствор и нож с острым лезвием. Он и сам понимал, что происходит что-то неправильное и ужасное, несущее конец их безопасной жизни. Хотя Авий, похоже, был осведомлен обо всем не хуже их с матерью. Сегодня, когда Мэсси выходил из их комнаты, Авий вдруг глянул ему в лицо и тихим свистящим шепотом сказал:

— Морду отскреби хорошенько, чтобы ничего видно не было. А то сам ошкурю — мало не покажется.

Он в последние дни был с Мэсси непривычно груб и постоянно срывался на крики и оскорбления. Все же за этими резкими словами Мэсси не чувствовал подлинной злобы, скорее, страх и тревогу. Возможно, еще и за мать — Ихазель уже с полгода чувствовала себя неважно, ее постоянно лихорадило, а иногда она кашляла кровью. Помочь ей было невозможно — среди шернов, что понятно, не водилось человеческих врачей.

Авий, срываясь на своего воспитанника, ни разу за это время не повысил голос на Ихазель. Убрал из комнаты курильницу с благовониями, которые просто обожал. Однажды он привел из общины женщину, немного разбиравшуюся в болезнях. Знахарка была немолода, с темными глазами и быстрыми резкими движениями, смотрела исподлобья, а на Мэсси и вовсе покосилась так, будто он был мерзким животным. До Ихазели она дотрагивалась с видимым отвращением, превозмогая гадливость. После осмотра знахарка пробурчала несколько неутешительных фраз — да, она видела такое, нет, лечения тут не существует, на морском побережье или горячих источниках кровохарканья у людей почти не бывает, а далеко от моря случается. Если уж не помог разреженный горный воздух, не поможет ничего.

Ихазель тогда ни слова не проронила, только погляделась в серебряное зеркало, усмехаясь, долго расчесывала волосы, взвешивала на руке тяжелые рыжеватые пряди. Мэсси вдруг понял — мать любуется своей красотой и прощается с ней. Он подошел, не зная, как утешить и что сказать, совершенно не думая, что же будет с ним самим. Ихазель, увидев его отражение в серебряной поверхности, вдруг шарахнулась с паническим воплем и упала на пол, запутавшись в собственном платье. Мэсси в испуге кинулся поднять ее и успокоить.

— Ничего, ничего, — бормотала Ихазель, — все уже хорошо. Но как ты похож, о… Я думала, я умираю, и он пришел меня забрать.

— Кто пришел? — не понял Мэсси, и этот естественный вопрос вызвал почему-то горькие рыдания, от которых Ихазели стало хуже.

Все же иногда казалось, что она идет на поправку — как сегодня, например. Первую половину ночи Ихазель лихорадило, она то надсадно кашляла, лежа пластом, то вдруг чувствовала прилив сил и начинала лихорадочно метаться по комнате, что-то перебирать, напевая обрывки песен, то плакала, то смеялась. Авий попытался ее успокоить:

— Не нужно петь, тебе же будет хуже.

Она только усмехнулась в ответ:

— Ты правда думаешь, что я могу еще как-то себе навредить?