К истокам Нила

На побережье возникли теперь арабские города-государства, в частности, Килва вновь стала играть большую роль, хотя все это никак нельзя было сравнить со временем ее расцвета в XIII веке. Однако город укрепил свою мощь за счет народов банту во внутренних районах Африки: Килва стала одним из главных пунктов работорговли. Этот город на коралловом острове привлекал к себе арабские караваны с рабами, следовавшие традиционными торговыми путями из глубин континента. Купцы и работорговцы проникали далеко — в район больших озер Восточной и Центральной Африки до реки Луалабы[44] и от бассейна реки Конго до Арувими. Там бесчинствовали, убивали и грабили население вооруженные до зубов банды Тпппо-Типа, Килонга-Лонга и других печально известных работорговцев. Во времена правления занзибарского султана Сейида Саида[45] торговля невольниками расцвела пышным цветом, поскольку для его постоянно расширявшихся плантаций гвоздичных деревьев требовались тысячи дешевых рабочих рук. Но затем Занзибар обогнал Килву — теперь к нему пришла печальная слава самого крупного рынка рабов и слоновой кости во всей Африке. От 40 до 60 тысяч несчастных ежегодно начинали свое путешествие, большей частью из Багамойо, отправной точки невольничьего маршрута в Конго, на рынок рабов на острове Занзибар, откуда их в основном развозили по просторам Индийского океана. Так, после прихода португальцев в конце концов и на восточном побережье Африки за несколько веков произошли коренные изменения. К тому же разрушение древних, традиционных арабо-африканско-азиатских торговых связей между внутренними районами Африки при посредничестве городов на побережье с регионом Индийского океана все больше смещало центр тяжести в сторону торговли невольниками. После португальцев и голландцев «в права наследования» вступили арабские и суахилийские землевладельцы и торговцы невольниками. И рабство, прежде чем его отменили законодательным порядком в конце прошлого века, долго было отличительной чертой султаната Занзибар.

Двенадцать невольников за одного коня

«При всей низости и недостойности их (европейских работорговцев. — К.-Х. Б.) действий нельзя не признать их выдающиеся достижения. Существовали субтропические и тропические страны с необозримыми экономическими возможностями. Их требовалось освоить. В том климате европейцы никак не могли бы трудиться, не было у них и нужного количества рабочей силы. Потому европейцы и принудили заняться этим трудом индейцев, но в особенности негров. Но как бы далеко они ни заходили, как бы ни нарушали законы и нравы, факт остается фактом: они преследовали великую цель. Они служили прогрессу человечества» (Зелл).

Но сколь «далеко заходили» европейцы, описано в бесчисленных свидетельствах очевидцев, в публикациях, нередко весьма неприятных для правительств, которых это непосредственно касалось.

А что касается «прогресса человечества», то речь, разумеется шла лишь о «культурных европейских народах», извлекавших непосредственную пользу из присвоения африканских производительных сил. И если, к примеру, английское правительство утверждало, что «торговля неграми составляет основной источник богатства Великобритании» (цитируем по Л. Брентано), то имелись в виду как невиданные доходы от плантаций сахарного тростника, от фабрик по производству рома и от золотых рудников Америки, где работали невольники, так и непосредственно колоссальные доходы от существования невольничьих бирж в Бристоле, Ливерпуле, Лондоне и других портах страны.

Торговля «черной слоновой костью» приносила огромные барыши. Перевозка 850 невольников давала, к примеру, около 37 тысяч фунтов стерлингов чистого дохода. В 1850 году в американском штате Виргиния за одного раба платили более тысячи долларов. В Африке же этот «товар» стоил смехотворно мало: в Гамбии — за старого коня отдавали двенадцать невольников, а в Конго охотники за людьми приравнивали к жизням двадцати двух (!) рабов… одну жирную собаку! Цены определялись, естественно, и расстоянием, на которое приходилось транспортировать «товар», и риском всего предприятия. Невольник с берегов озера Танганьика, молодой и сильный, приобретенный там за десять марок, на побережье приносил уже 50 марок чистого дохода, на невольничьем рынке в Занзибаре — до 200 марок, а если он живым попадал на берег Персидского залива, то — ни много ни мало 390 марок! Если же этот несчастный стал невольником в голодный год, его уже можно было купить всего за «несколько мер зерна» (мерой служила шляпа!), однако и доход он приносил гораздо меньший, поскольку «каждый владелец невольников старался в такой год сбыть товар, даже по низким ценам… и тогда невольничьи рынки побережья были переполнены, а цены падали — подобно акциям военных предприятий во время мирных переговоров» (Франц Мюллер).