К истории русского футуризма. Воспоминания и документы

В минуты отдыха Маяковский, шутя и развлекаясь, любил рисовать зверей. Особенно часто и хорошо он рисовал собак. В шутливых записочках это иногда было вместо подписи, обычно – “взамен печати”⁷.

У него был в последние годы жизни бульдог – Булька, который описан в очерке Л. Эльберта “Краткие данные” (“Огонек”)⁸.

Говоря о своей собаке, даже в повседневности, Маяковский и то впадал в лиризм.

– Какая собака! До чего приятная собака. Самая первая на свете собака!

Булька – французский бульдог, собачья дама – вывела в ласке глаза из орбит. Маяковский смотрит на нее хмуро и нежно и мажет у Бульки мокрый нос.

– Очень интересный бульдог, необычайно интересный бульдог будет булькиным мужем. Забеременеет собака, вне сомнения, забеременеет собачка. Не лезь, Булечка, нельзя меня раздражать. Мужчины стали очень нервные – и т. д.

Отношение к собакам иногда даже сентиментально. Запаршивевшей собаке, очевидно, выгнанной хозяевами и хронически голодной, Маяковский в порыве жалости готов отдать собственную печень для прокорма.

Я зверье еще люблю —
у вас
зверинцы
есть?
Пустите к зверю в сторожа.
Я люблю зверье.
Увидишь собаченку —
Тут у булочной одна —
Сплошная плешь, —
из себя
и то готов достать печенку.
Мне не жалко, дорогая,
– ешь!

(“Про это”)

Даже женщина, любимая Маяковским, неравнодушна к зверям:

Может,
Может быть,
когда-нибудь
дорожкой зоологических аллей
и она
– она зверей любила —
тоже ступит в сад,
улыбаясь,
вот такая,
как на карточке в столе.

(“Про это”)

Вот еще из цикла идиллических и сильно “прособаченных” стихов, может быть, и написанное в письме для любимой. Очень уж оно блокнотистое, поверхностно-жизнерадостное и, конечно, не без иронии.

Краснодар
Солнце жжет Краснодар,
Словно щек краснота.
Красота!
Вымыл все февраль
и вымел —
не февраль,
а прачка,
и гуляет
мостовыми
разная собачка.
Подпрыгивают фоксы
показывают фокусы
Кроме лапок,
вся, как вакса
низко пузом стелется
волочит
вразвалку такса,
длинненькое тельце.
Бегут,
Трусят дворняжечки
мохнатенькие ляжечки
Лайка
лает
взвивши нос
на прохожих Ванечек.
Пес такой
уже не пес
это —
одуванчик.
Легаши,
сеттера,
мопсики этцетера.
Даже
если
пара луж,
в лужах
сотня солнц юлится.
Это ж
не собачья глушь,
а собачкина столица.

(1926 г.)

Любовь к животным прошла через всю жизнь и через все творчество Маяковского. Иногда он так остро понимал чувства зверя, что представлял себя как бы перевоплотившимся в него. Об этом и пойдет сейчас речь.

II

Звери, показанные Маяковским детям – звери веселые и назидательные: кто чист, кто добр, но все это звери “без психологии”.

Но когда Маяковский для себя, интимно говорит о звере, этот зверь становится образом незаслуженно оскорбленного существа, с его воем, слезами, бесприютной, пустынной тоской, отчаяньем. Страдания животного понятны Маяковскому, потому что обычно его собственная боль беспредельна, зоологически-примитивна, “зверина”⁹.

А тоска моя растет
непонятна и тревожна,
Как слеза на морде
у плачущей собаки.

(Трагедия “Владимир Маяковский”)

В минуты злости, рева, безысходности он реально ощущал себя загнанным зверем. Превращение первое:

Вот так я сделался собакой

Ну, это совершенно невыносимо.
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы:
как собака, лицо луны гололобой
взял бы
и все обвыл.

У Маяковского завывание – не только литературная, стилистическая гипербола, но естественное следствие гипертрофии переживания. Нервы напряжены, взбухает сердце, голос срывается, визжит.

Но самое главное здесь – “завыл на луну”. Это мы уже встречали у него: “луной томлюсь ждущий и голенький”.

Голиаф захныкал! Как это должно быть жутко, и как это к нему не шло!

Надо здесь же заметить: в потрясающем чтении Маяковского всегда была одна “уязвимая пята” – когда он вдруг “пускал слезу”, скулил. Прорывался какой-то неуместный фальцет, как будто бас сфальшивил. Особенно неподходящее занятие это нытье для “агитатора, горлана-главаря”.