К истории русского футуризма

Человек, сидевший у открытого окна, увидел фантастического вида чудовище, двигавшееся по далекому холму. Мистический ужас охватил наблюдателя.

В местности свирепствовала холера. Он думал, что видит самое холеру, её страшное воплощение.

Однако через минуту выяснилось, что чудовище небывалой величины есть не что иное, как самое заурядное насекомое, и наблюдатель пал жертвой зрительного обмана, происшедшего вследствие того, что насекомое ползло по паутине на ничтожнейшем расстоянии от наблюдающего глаза, имея в проекции под собой дальние холмы.¹²

Но герой Э. По быстро избавляется от иллюзии. А Бурлюк всё время вынужден жить в странном искаженном мире. Порой он сам восклицал в тоске:

Сатир несчастный, одноглазый
Доитель изнуренных жаб[7]

«Ослепленная страсть», чудовища и безумие окружили его навсегда. Маяковский в «Облаке в штанах» пишет о Бурлюке:

Как в гибель дредноута от душащих спазм
Бросаются в разинутый люк, –
сквозь свой до крика разорванный глаз
лез, обезумев, Бурлюк.

Ненормальность зрения Бурлюка приводит к тому, что мир для него раскоординировался, смешался, разбился вдребезги. Бурлюк привыкает к этому и даже забывает о своём бедствии. Он не стесняется своего одноглазия ни в стихах, ни в жизни. Однажды, где-то на Дальнем Востоке, ему пришлось в каком-то кафе схватиться с одним комендантом. Дошло до ссоры. Комендант грозил отправить Бурлюка в солдаты. Бурлюк кричал:

– Нет, не отправите!

– Отправлю! – комендант выходил из себя.

– Попробуйте! – сказал Бурлюк, вынул свой стеклянный глаз и торжествующе показал коменданту.

Самая художественная деятельность Бурлюка представляется мятущейся футуристической картиной, полной сдвигов, разрывов, безалаберных нагромождений. Он – и художник, и поэт, и издатель, и устроитель выставок. Сверх того, он художник – какой хотите! Если вам нужен реалист, то Бурлюк реалист. Есть рассказ Б. Лившица о картине Давида Давидовича «под Левитана». Известен его же анатомически точный портрет Рериха.¹³ Вам нужен импрессионист: извольте, Бурлюк покажет вам десятки своих пленэров. Вам нужен неоимпрессионист – и таких полотен вы найдете у Бурлюка дюжины. Вам нужен кубист, футурист, стилизатор – сколько угодно, – и таких сотни. Которые же настоящие? Кто это знает! Знает ли это сам Бурлюк? Он в некотором отношении напоминает Ренана с его безбожием. Тот говорил: так как нам ничего в точности неизвестно, то самое лучшее быть готовым ко всему. Так вы меньше всего проиграете!..

– Давид Бурлюк, как настоящий кочевник, раскидывал шатер, кажется, под всеми небами…

Так говорил Маяковский ещё в 1914 г.¹⁴ Отмечая разрыв теоретических построений Бурлюка с его эклектизмом на практике, Маяковский осуждающе добавляет:

– Хорошо, если б живописью он занимался!..¹⁵

Бурлюк – писатель. Он журналист, он – теоретик (см. его работы о живописной фактуре, о Бенуа, о Рерихе и др.). В качестве поэта он тоже своеобразный универмаг. Вы хотите символиста? Хорошо. Возьмите Голлербаха в издании жены Бурлюка и на стр. 14 вы встретите откровенное признание этого критика, что он не может «удержаться от соблазна выписать целиком стихотворение Бурлюка, которое могло бы быть характерным для поэзии символистов»:

Ещё темно, но моряки встают
Ещё темно, но лодки их в волнах…
Покинут неги сладостный уют…¹⁶

Голлербах приводит также стихи Бурлюка, типичные для 70-х годов прошлого столетия:

На свете правды не ищи, здесь бездна зла.

(см. Э. Голлербах «Поэзия Давида Бурлюка»)¹⁷

А вот и более древнее – в духе Тредьяковского:

В бедном узком чулане:
«С гладу мертва жена»…
Это было в тумане
Окраин Нью-Йорка на!

(«Жена Эдгара»)¹⁸